— Очень хорошо!

— Замечательно!

— Отличные рифмы! Великолепный язык!

— Я собираюсь написать целый цикл, — сказал Мадан, протирая очки. — Для моей девочки. Все стихи будут посвящены ей…

— Чудесно, — сказал Бузня. — Просто замечательно. Продолжай писать для своей девочки. Слава богу, что хоть поэты занимаются своим делом.

— Я рад, что вам нравится, — сказал Мадан. — Теперь я прочту вам балладу…

— Ты написал балладу?

— Да, я написал балладу. — Он оглянулся, не слышат ли его за соседними столиками. — Я написал балладу Никадоров…

— Каких Никадоров? — спросил Бузня.

— Ты не знаешь? Константинеску, Караника, Белимаче…[73]

— Убийцы Дуки? — спросил Бузня.

— Почему убийцы? Они наказали Дуку за то, что он был франкмасоном и врагом нашего движения.

— Какого движения? Разве ты железногвардеец, Мадан?

— Я личный друг Кодряну, — сказал Мадан. Он спрятал журнал со стихами в один из карманов своего широченного пиджака и вынул из другого кармана листок, отпечатанный на ротаторе. — Вот моя баллада. Хотите послушать?

— Погоди, Мадан, — сказал Бузня. — Можно задать тебе один вопрос?

— Пожалуйста… Какой вопрос?

— Поэт Аурел Мадан, — сказал Бузня, и в его голосе прозвучала торжественная нотка, — ты написал колыбельную для своей девочки. Как же ты можешь писать стихи про убийц?

Мадан рассмеялся:

— Наивный ты человек, Бузня. Какое имеет отношение одно к другому? Сразу видно, что ты не разбираешься в политике… Прочитать тебе балладу? Нет? Тогда возьми ее с собой. У меня еще есть. Она напечатана на шапирографе, и мы распространяем ее по городу.

Он достал из кармана еще несколько листов. Когда он протянул один из них Захарии, тот отвернулся. Круглое лицо Мадана залилось краской.