— Ты в этом уверен?

— Абсолютно. Можешь записать мои слова…

— Я это запишу, — сказал ушастый. — Я веду дневник. Я записываю только самые важные политические события, но это я запишу как анекдот. Второго августа тысяча девятьсот тридцать четвертого года, в два часа дня, я сидел в кафе «Корсо» в компании сумасшедших. Было очень весело. Один сумасшедший говорил, что ему все равно, кто придет к власти после Татареску. Другой уверял, что в Румынии все будет как в Германии. Третий мечтал о Москве. — Он залпом выпил остаток своего мазаграна. — Через десять лет я издам свой дневник. К тому времени у нас, конечно, будут у власти те же либералы, царанисты или комбинации из тех и других. К тому времени я стану, конечно, владельцем газеты. Но вот что с вами будет, господа фантазеры? — Он озабоченно поглядел на сидевших за столом. — В свою газету я не смогу вас взять. Мне нравятся сумасшедшие в кафе, но не на работе. Не обижайтесь, ребята, — вы славные сумасшедшие… Кельнер! Цал! — Он бросил на столик несколько монет и вскочил. Его длинные уши устремились вперед. — Норок! Мне еще нужно забежать в «Кафе де ла Пэ», — может быть, есть новости насчет Иорги. Послушайте меня, ребята, бросьте вы все эти фантазии. Вы где живете? Ориентируйтесь на Иоргу. Это уж во всяком случае верное дело. Привет!

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ

Мы составили студенческую делегацию и отправились на улицу Сэриндар добиваться поддержки большой прессы. Дело арестованных товарищей принимало все более скверный оборот: прокурор военного трибунала, которому оно было поручено, и не думал кого-либо освобождать, а деятельно готовил процесс над всеми участниками массовки. По этому случаю мы собирались передать в газеты протест, подписанный студентами разных факультетов, и привели с собой живого свидетеля полицейского произвола — Бранковича. Он согласился идти с нами и рассказать газетчикам, как поступили с ним проклятые сигуранты, но торжественно предупредил, чтобы мы не рассчитывали на большее — он не желает вмешиваться.

Сэриндар, черное ущелье между шумной, нарядной Каля Викторией и унылой серо-кирпичной Брезояну, была улицей бухарестском прессы. В каждом доме редакция, в каждом подъезде таблички и газетные афиши. Чем меньше была газета, тем больше была ее афиша; самая внушительная, отпечатанная в двух красках, рекламировала «Темпо» — листок карманного формата, стоимостью в одну лею. Хотя прохожие не могли видеть, что происходит за тусклыми стенами и немытыми окнами редакций, уже по афишам можно было догадаться, что здесь идет война, неумолимая, жестокая, иногда явная, иногда тайная, война за влияние, за власть, за деньги. Линия фронта проходила всюду, каждая типография была укрепленным пунктом, подворотни и ворота напоминали входы в траншеи, и всюду дежурили враждующие армии мальчишек-разносчиков, которые дожидались выхода вечерних выпусков. Из подвалов доносился гул ротационных машин, в одном месте уже шла выдача вечернего номера, и мальчишки-разносчики, получившие свои пачки, стояли теперь, тесно прижавшись друг к другу, как солдаты в ожидании сигнала, когда нужно будет ринуться в атаку. Краснолицый старик, ведающий всей этой операцией и очень похожий на фельдфебеля сверхсрочной службы — даже куртка и фуражка на нем были военного образца, — поднял руку, рявкнул неожиданно громким голосом: «Gata!»[74] — и все подвластные ему разносчики бросились бежать, отчаянно крича и размахивая свежеотпечатанными листами, как оружием, так что улица мгновенно наполнилась криком, ревом, рыком. Не успел первый эшелон добежать до конца траншеи и вырваться на оперативный простор Каля Викторией, как из ворот другой типографии выбежала новая команда, которая ринулась вслед за первой, стремясь ее обогнать и смять.