— Ты знаешь, как я тебя люблю, Захария, — сказал он, сдерживаясь. — Но я должен тебя предупредить — ты будешь расстрелян…

— Что? — удивленно спросил Бузня.

— К сожалению, это так, — сказал Мадан. — Захария будет расстрелян.

— Кто его расстреляет?

— Мы, — сказал Мадан. — Когда мы придем к власти. Не только его одного. Есть и другие. Но он будет одним из первых, потому что он подписал манифест друзей Советского Союза. Кто за Москву — тот будет расстрелян…

— А кто слуга Берлина? — спросил Захария. — Кто служит и подражает Гитлеру?

— Мы никому не подражаем, — сказал Мадан. — Мы — румыны, истинные румыны. Мы создаем румынскую религию, румынское государство, румынскую правду…

— Румынскую правду? — спросил Бузня. — Правда может быть румынской? А китайской она тоже бывает? И мексиканской?

Мадан свирепо посмотрел на Бузню.

— Дорогой Дан, — сказал он сухо. — Ты знаешь, как я к тебе отношусь, как я люблю тебя, как уважаю твой талант. Но ты тоже будешь расстрелян…

— Он тоже? — удивился Захария. — Он ведь не коммунист.

— Верно… Но он и не гардист. Он мог бы быть с нами… Однако он против нас…

За столом воцарилось неловкое молчание. Вокруг по-прежнему шумело переполненное кафе, за нашим столиком все молчали. Разговор, начавшийся в шутливом тоне, стал серьезным. Все это чувствовали. И так они сидели за одним столиком кафе — четыре совершенно разных человека, четырех разных направлений в жизни: карьерист с безобразно длинными ушами, думающий только о своем личном благополучии; честный Бузня, не желающий вмешиваться в политические дрязги и сутолоку дня; поэт Мадан, рифмующий с одинаковой легкостью слова, воспевающие природу и восхваляющие убийство, и, наконец, Захария, единственный из всей этой компании, кто не только горячо верил в новую и лучшую жизнь для всех, но знал, почему он в нее верит, и боролся за нее. Я смотрел на этих людей и понимал, что Захария здесь одинок. Он самый одинокий во всем этом гудящем и заполненном столь разными людьми кафе. И он прав.

— Мадан, — сказал Бузня грустным голосом, — я хочу задать тебе еще один вопрос…

— Что еще? — спросил Мадан. — В политике важна вера, а не вопросы, ответы и вся прочая дискуссионная шелуха вырождающейся демократии…

— Я не разбираюсь в политике, — продолжал Бузня, — ты меня прости, я в этом совсем не разбираюсь… Но я не могу забыть твою девочку, которую зовут Флоричел… Ты подумал о том, что лет через десять она начнет понимать твои стихи? Она прочтет колыбельную, а потом балладу про убийц — что она скажет?

— Через десять лет Никадоры будут у власти, а мою балладу будут печатать во всех школьных учебниках.