— Саблю отнесли чинить, — подхватил он, — но вот ятаган: его наш предок отбил у турок во время Мохачского сражения[83]. Сто тысяч крон стоит. Один музей уже предлагал, но мы не отдадим. Правда, Кристина?

— Конечно, — отозвалась Кристина.

Оторопев, смотрел я во все глаза и не успевал прийти в себя от услышанного, как в руки мне совали уже новый предмет. Все говорили разом, наперебой, чуть не отталкивая друг друга, лишь бы вставить словечко. Я словно в сказочное царство попал. В четырех низеньких комнатенках ютилось множество людей — не только мальчиков, их сестер, но и еще каких-то незнакомых пожилых тетушек, бабушек, родственниц, которые жили здесь, вязали, вышивали и раскладывали свои пасьянсы. Все они сидели по большей части в оконных нишах, куда вели две ступеньки, и, поманив меня, целовали со страстью, с упоением прямо в губы, так что дух захватывало.

— Золотой мой, брильянтовый, — приговаривали они и прижимали к плоской груди.

— Скажите, а правда, — обратился я к одной седовласой тетушке, — что сюда, во двор, звезда однажды упала?

Та кивнула утвердительно и показала: вот такая звезда, с этот стол. И опять принялась за пасьянс.

Другая, выше ростом, занималась нами больше. Долго расхваливала их старинное родовое имение, где яблоки бывали с тыкву, а орехи — с целую дыню, и в старческих ее глазах сиял словно отблеск того легендарного ханаанского изобилия. А под вечер стала нам рассказывать страшные сказки. Как две сотни волков с мордами в пене гонятся за графскими санями, летящими по снежной равнине… Мы, дети, даже взвизгивали в темноте, а под конец, когда сани благополучно взлетели на пригорок перед замком, громко захлопали в ладоши.

Я надеялся изобличить своего приятеля в его же доме, но увидел, что там он среди союзников и чувствует себя в безопасности. Я осмотрелся. Стены разрисованы китайскими веерами и золотыми мотыльками. Посредине, на возвышении, — обеденный стол, так что комната напоминает сцену, а расхаживающие люди — актеров. Сестры стояли на возвышении и, закинув головы, глядели вдаль. Жаром родственных чувств веяло в этой семье, знойным южным жизнелюбием, от которого глаза блистали ярче, а сердца бились быстрее.

Вскоре явилась мать с высокой прической, сильно напудренная и в золотых браслетах, протянув для поцелуя мягкую от притираний руку.

— Ручку поцелуй, — громко подсказали мне.

В другой комнате был уже накрыт стол к ужину — длинный, подковообразный, на двадцать персон.

— Сегодня опять шоколад? — послышались вопросы.

— Нет, кофе, — ответила мать. — Но зато какой! — заметив мое кислое лицо, высоко подняла она брови мне в ободрение.