Лишь теперь он ясно видел цель своей жизни после развода: более он не женится, будет жить для работы. Он стоял у порога новой эпохи. Радость его омрачалась лишь тем, что сыну пока лучше не становилось.

— Как Иштванка? — спросил он вечером, придя домой.

— Один господь знает, — ответила Анна, которая от бессонных ночей стала худой, раздражительной.

— С ним что-то серьезное?

— Не думаю, — сказала она.

И ушла в темный угол комнаты, где горел ночник и нельзя было видеть, что глаза ее красны от слез.

В другом углу на стуле сидела Вилма, которая сейчас лишь заговорила:

— После обеда он все время спал.

— Это самое главное, — сказал Иштван. — Пускай спит, пока не спадет температура.

Они по-прежнему аккуратно давали ему лекарство, прописанное Гашпареком; больше ничего не оставалось делать. Ложились они в обычное время: бодрствовать не было никакого смысла. Анна никого не подпускала к кроватке, хотя сама две ночи уже спала не раздеваясь. Больной ночью часто пил воду. Просыпаясь, он жалобно плакал. Из-за стеклянной двери слышен был звонкий голос Анны:

— Trink, na so trink a Tröpferl, mein Katzerl…[86]

Ребенок плаксиво сопротивлялся, хныкал, что-то говорил сонно, словно спорил с нянькой и не хотел слышать ее голос.

Родители, привстав с постели, тревожно вслушивались.

— Ничего страшного, — успокаивала Иштвана Вилма, — просто попить захотел. Уже заснул.

Доктор каждый раз повторял одно и то же. Кормить ребенка велел блюдами, которые выучил еще в университете и до сих пор помнил: «Мясной суп, яйцо всмятку и теплое питье…» Иногда для разнообразия рекомендовал еще что-нибудь: например, манную кашу, посыпанную шоколадной крошкой, корицей или сахарной пудрой. Мать, слыша это, сияла: ей казалось, новое блюдо сразу даст существенное улучшение. Но больной и новое блюдо отказывался есть. Тогда Гашпарек пришел к выводу, что у ребенка испорчен желудок. Пускай поголодает, это даже к лучшему, по крайней мере, очистится организм.

К вечеру Иштванка начал стонать и метаться. Он даже выпустил цветной кубик, который до сих пор сжимал в руке. Есть и пить он отказывался напрочь.

В детской было теперь гораздо светлей, чем обычно. Иштван мог хорошо разглядеть лицо сына. На верхней губке у мальчика был красный крохотный прыщик — вероятно, от высокой температуры. Почему-то, увидев его, Иштван ощутил страх. Прыщик придавал лицу ребенка чужое, странное выражение.

Иштван пошел за Гашпареком.

У доктора как раз обедали.

Дверь открыл сам Гашпарек с салфеткой за воротником. Он провел Иштвана в столовую; за столом сидело человек десять: седые отец с матерью, братья, сестры, родственники, которых кормил Гашпарек. Семья была знаменита уменьем поесть. В кладовой у них круглый год висели окорока и колбасы, женщины варили варенье, в осенние дни на веранде в огромных банках с укропом квасились бледно-зеленые огурцы.