Иштван рассеянно сел на предложенный стул. Перед ним тут же очутилась тарелка. Он поднял глаза. На огромном блюде в луже застывшего жира лежали остатки ростбифа, кости. Принесли второе — молочный пудинг с изюмом. Гашпарек, в шутливых выражениях утешая встревоженного отца, взял себе огромную порцию пудинга и потом еще дважды просил передать ему блюдо. Затем набил трубку; он был страстным курильщиком и ни при каких обстоятельствах не мог отказаться от табака. Он долго возился с трубкой, ковырял в ней пепел, пачкая пальцы, но трубка никак не хотела гореть. Наконец он отложил ее и, достав серебряную коробочку, которую никогда не забывал, идя к больному ребенку, наполнил ее леденцами, повесил золотой футляр для карандаша и неторопливо двинулся с Иштваном через улицу.

По обычаю он вошел в детскую с зычным хохотом: он гордился своим умением ладить с детьми. Бросив пальто на спинку стула, присел рядом с кроваткой.

— Ну как, гусар, — обратился он к мальчику, — какие у нас новости? Смотри-ка, что тебе принес дядя доктор, — и он вытащил серебряную коробочку. — Знаешь, что здесь? Птичка. Как открою крышку, она улетит…

Иштванка даже не посмотрел в его сторону. Утонув в подушках, он тяжело и шумно дышал. Анна, отвернув лицо, тихо заплакала.

— Ну, погоди, озорник, — продолжал Гашпарек с неприятным смехом, — у меня еще кое-что есть, — и он отцепил золотой футлярчик для карандаша. — Смотри, какая у меня труба… тра-ра-ра, — вопил он, и от его голоса дрожали стекла в окнах. — Раз-два, вставай, солдат, раз-два, тра-ра-ра, тра-ра-ра…

Иштванка не обращал на него внимания.

Гашпарек зажег лампу и приблизил свое мясистое лицо к личику больного. Теперь Иштванка испугался. В горячечном его полузабытьи этот огромный, чужой человек, который вдруг — зачем? с какой целью? — начинал надвигаться, плотной, тяжелой массой нависая над ним, представлялся каким-то жутким кошмаром.

— Ай, — кричал мальчик, загораживаясь худыми ручонками, — ай!

— Какой же из тебя солдат будет! — укоризненно сказал Гашпарек и, коснувшись его лба, сообщил, что у ребенка «еще не спал жар».

— Небольшая простуда, — повторил он как обычно.

— Как, разве не расстройство желудка?

— Может, и расстройство, — не стал спорить доктор. — Держите сорванца в постели, а станет брыкаться, свяжите ему руки-ноги. Кровь у него немного свернулась, от жары загустела, через пару дней все пройдет, даже не вспомните. Верно, гусар?

Гусар ничего не ответил. Пока родители провожали доктора до дверей, мальчик тревожно смотрел ему вслед — и был счастлив, когда наконец остался вдвоем с Анной, которая не могла даже говорить с ним.