В Будапеште лил дождь. Холодные, грустные капли падали с веток деревьев, давая понять, что лету конец.

— Я не могла больше, — сказала Вилма Иштвану, — в провинции просто невыносимо. Целыми днями я только скучала да зевала, а ночью почти не спала от жары. Там балы, благотворительные концерты, катанье на лодках по озеру — все как прежде. Ужасно. Я едва дождалась, пока мы поговорим. Чем ты тут занимался?

Впервые с тех пор, как они развелись, она обратилась к нему на ты. И это так естественно прозвучало, что он даже не удивился. В ее голосе было что-то такое, от чего ему стало тепло на душе.

— Чем занимался? — переспросил он. — Ничем.

— А что ты намерен делать?

— Ничего.

— Давай заключим мир, — храбро сказала Вилма.

— Мир? Я давно, очень давно заключил мир с тобой.

Вилма расплакалась. Она плакала долго и тихо, не вытирая слез: пускай они катятся по лицу, пускай соленая влага прочерчивает борозды на щеках. Уже несколько лет ей не плакалось так хорошо. Иштван, не утешая ее, смотрел и ждал, пока она успокоится.

— Теперь все в порядке, — сказала Вилма со слабой улыбкой. — Я тоже не сержусь на тебя и никогда не сердилась. Я могу признаться тебе: ты — моя единственная отрада, и если мне еще стоит жить, то для того лишь, чтоб говорить с тобой, чтоб рассказывать тебе все, что придет в голову. Там, в провинции, я однажды подумала даже — был такой страшный момент… а не положить ли конец всему этому? У отца есть пистолет… Но я не решилась. Этого тоже делать не стоит. Если ты будешь рядом и пообещаешь, что не станешь смотреть на меня так — ты знаешь как, — тогда есть смысл жить.

— Милая, — сказал он и погладил ей руку, — я ведь этого и хотел. Разве так не лучше?

— Лучше. Конечно, лучше. Я теперь снова дышу. Я опять могу жить целую неделю. До свидания, будь счастлив.

Однажды Иштван смотрел, как она сидит, положив на стол голову. Ему стало ее бесконечно жаль. В недвижном ее страдании было что-то древнее, благородное. Она сейчас походила на свою мать.

— Я подурнела, правда? — сказала она.

— Что ты. Совсем нет, дорогая.

— И постарела, — добавила она горько.

Иштван взглянул на нее и увидел, что некогда гладкий лоб ее теперь весь в морщинах, от крыльев носа ко рту идут две глубокие складки, словно каналы для слез. Волосы поредели. На висках, среди белокурых локонов, появились седые прядки. Цвет волос стал каким-то зеленовато-серым. У Иштвана сжалось сердце. Он наклонился и поцеловал ее руку, лежащую на столе.

— Нет, — сказал он, — ты очень красива, Вилма. Так красива, как никогда.

— Ты такой добрый…