Тот был дома, сидел за столом среди циркулей и линеек и работал.

— Как дела?

Дюла весьма удивился, увидев его; он провел гостя в салон, усадил, предложил сигару. И затем лишь ответил на вопрос.

— Спасибо, — сказал он неуверенно. — Много работать приходится. Вилма пишет каждую неделю, у нее все в порядке, купается, ходит на какие-то процедуры.

— Так… — произнес Иштван. — Я слышал, ты получил какой-то большой заказ.

— А, — ответил Дюла. — Оказалось, мы рано радовались. Результат будет лишь через несколько лет. Правда, тогда уж наверняка.

— Я рад за тебя, — сказал Иштван, чувствуя, что говорить больше не о чем.

Он посидел еще с четверть часа, ощущая тяжесть в груди и пустоту в голове. Что, если взять и рассказать все Дюле? Объяснить, почему он к нему пришел; хоть кому-то поведать, как они страдают: он и Вилма. Дюла и так ведь все знает… Но, взглянув в лицо Дюле, который сидел настороженный и холодный, он подавил в себе это желание. Нет, едва ли Дюла поймет его правильно… едва ли поймет вообще. Говорят, он довольно ограниченный человек, дальше линеек и туши кругозор его не распространяется. Да и выглядит он не слишком счастливым; видно, жизнь и его потрепала.

Вновь оказавшись на улице, он корил себя, что едва не сделал огромную глупость. В хмуром, предвещавшем дождь небе ползли тяжелые сернисто-желтые облака; было нестерпимо душно. Иштван брел, куда его несли ноги. Лишь перейдя мост, он осознал, что шагает по улицам Буды; потом вновь оказался в Пеште, в толпе горожан, возвращающихся с прогулки, с букетами цветов в руках.

Вдруг он замер как вкопанный.

Перед ним сияла табличка с золотыми буквами — табличка Гашпарека. Доктор все еще жил на прежней квартире. Рядом была бакалейная лавка «Кальмар и К°». А напротив стоял пятиэтажный дом, на втором этаже которого они жили когда-то с Вилмой. В чистом подъезде, обрамленном кафельной плиткой, уже горел свет.

Он поднялся по лестнице, и, не думая, зачем делает это, позвонил в дверь их бывшей квартиры. Вышла горничная в черном платье с белым передником; она сообщила, что господ нету дома, они проводят лето на Балатоне. Иштван только в этот момент осознал, что он чужой в этом доме и ему нечего здесь делать. На минуту он растерялся, но, собравшись с духом, солгал, будто слышал, что квартира эта сдается, и даже сослался на какого-то своего друга. Горничная ему поверила.

Иштван осматривал комнаты, будто прицениваясь, интересовался их достоинствами и недостатками. Он вошел в прежний свой кабинет. Здесь стояла английская мебель, комфортабельная, громоздкая. Нынешние жильцы, очевидно, были людьми состоятельными.