Может быть, Борька и в самом деле пытался решить что-то в своем детском, только-только начавшем проясняться уме. Но это ему было еще не под силу. Он моргал все медленнее и медленнее, пока крепкий сон окончательно не сомкнул ему веки.

«А ведь он, пожалуй… через неделю и не вспомнит про мать», — подумал Скороходов, и на минуту ему стало легче. Но только на минуту.

В тот же вечер к нему зашел старик Потапов.

— Не переживай, Петр Ильич, — говорил старый бухгалтер, стараясь вложить в слова как можно больше теплоты и участия. Скороходов заметил это и усмехнулся. Впрочем, он был рад, что Потапов зашел: вдвоем все-таки легче.

— По всему видать, к лучшему это, — продолжал бухгалтер. — Сынишка вот только… Да он все равно без матери жил…

— Что? A-а… Да, да…

— Знаешь, Петр Ильич, сухой сук вовремя отрубить — дерево лучше растет. У тебя, видать, с мясом рубанули. Ну, ничего, заживет. Не почувствуешь даже, где рубили…

«Нет, никогда, видимо, не заживет эта рана, Иван Васильевич», — мучительно думал весь вечер Скороходов, шагая из угла в угол…

Разлившаяся весенней порой река рано или поздно входит в свои берега. Постепенно пришел в себя и Скороходов. Мысли о Вере Николаевне стали появляться все реже, причем теперь, вспомнив что-нибудь из их совместной жизни, он только удивлялся, как удивляются, обнаружив вдруг давно пропавшую и ненужную уже вещь. Было немножко грустно — и все.

Бухгалтер Потапов по-прежнему каждый вечер заходил к Скороходову. Они много курили и вели разговор о сложности человеческих отношений. К своему удивлению, Скороходов иногда отмечал, что у него появилась склонность к философским рассуждениям.

— Знаешь, Иван Васильевич, о чем я часто думаю в одиночестве? — спросил как-то Скороходов. Бухгалтер поднял брови.

— Вот говоришь, сухой сук вовремя отрубить — дерево лучше расти будет. Но если отрубят так, что дерево засохнет?

— Говори прямо, Петр Ильич.

— Мне кажется, у того дерева не только сухой сук, но и здоровые ветки обрубили, все листья ободрали, — продолжал Скороходов, не обращая внимания на замечание Потапова.

— Отрастут, — коротко ответил старый бухгалтер.

— Нет, Иван Васильевич, потерянного мне никто уж не вернет.

— Потерянного? А ты, Петр Ильич, — прости уж дотошного старичонку, — ты знаешь, что потерял?

— То есть как, «знаешь ли»? — удивленно переспросил Скороходов. — Жену, разумеется, и… мать для ребенка.

— Жену!.. Это уж как следствие, если можно так выразиться. А раньше?

— Раньше? Да, да, помню, ты говорил тогда на берегу речки что-то про умение сохранить чужую любовь. Чужую… Не знаю. Я делал для нее все… Впрочем, рассуждения о подобных вещах мне всегда были не под силу.