Помедлив, Скороходов повторил:

— Я знаю сейчас одно: потерянного мне никто не вернет.

— Кто ж тебе вернет его? Сам потерял, сам и возвращай.

— То есть ты, Иван Васильевич, по-прежнему считаешь во всем виноватым только меня?

Бухгалтер достал из коробки новую папиросу, долго мял ее пальцами. Потом задумчиво произнес:

— Не во всем. Но вина твоя большая, Петр Ильич.

— Не понимаю, в чем, — сознался Скороходов. — Объясни, пожалуйста.

— Но стоит, Петр Ильич. Когда сам переваришь все до конца, поймешь — так будет лучше.

Потапов ушел, а Скороходов долго еще сидел, не шевелясь, отвалившись на спинку дивана, ворошил в памяти старое.

— В чем же моя вина, в чем? — мучительно думал он. Но ответа не находил.

На это, видимо, требовалось еще время.

_____

Макарыч

Макарыч

Дед Харлампий Макарыч очень стар. Пожалуй, никто в деревне не скажет, сколько ему лет. Даже старожилы, помнящие времена организации колхозов, говорят, что и тогда Макарыч был уже совсем седой.

Сколько ему лет — не знает и сам Харлампий Макарыч. И когда однажды счетовод колхоза, выписывая какую-то справку, спросил старика о возрасте, он ответил:

— О-хо-хо, сынок! Года-то как вода… Течет и течет меж бережков — поди-ка узнай, сколько протекло.

Счетовод написал в справке восемьдесят пять лет. С тех пор и считают, что Харлампию Макарычу идет девятый десяток.

Никто, в том числе и старожилы, не помнят, чтобы его когда-нибудь называли по имени и отчеству. Многие и не знали имени старика. Его называли просто Макарычем. К этому настолько привыкли, что если бы кто-нибудь назвал его по имени и отчеству, то колхозники не сразу бы и поняли, о ком идет речь.

Дед Макарыч живет со своей внучкой — остроглазой Маринкой — в небольшом мазаном домишке, совсем утонувшем в зарослях рябины и черемухи. Маринку он всегда зовет Маней, а когда рассердится — Марьей. Впрочем, сердится Макарыч редко. Разве вот только когда она долго засидится вечером над книгами или куда-нибудь задевает его бамбуковое удилище.