7

7

Так прошло почти две недели.

Наступила последняя неделя июня и еще большая жара. В госпитале Св. Марии выписывали выздоровевших детей. В госпитале Св. Марии дети умирали, и их хоронили. Горан жить не хотел, а умереть не мог. Часто в эти дни Фабер вспоминал строчку из песни «Ol’ man river»,[65] которую спел в Москве в самый разгар холодной войны великий Пол Робсон. Фабер слышал его тогда, он был корреспондентом ДПА,[66] и слова из этой песни то и дело приходили ему на ум, стоило ему подумать о Горане: «Ah ‘m tired of livin’ an’ scared of dyin’…» Я сыт этой жизнью по горло, но боюсь смерти…

И борьба других за жизнь Горана продолжалась, а он оставался при своем: он хотел умереть.

В течение этих недель Фабер часто оставался на ночь в номере Миры. Ни один из них не мог выстоять в одиночку в этой борьбе без другого. По ночам неизвестность и страх становились особенно сильными. С другой стороны, из-за такого бедственного положения они чувствовали физическое возбуждение, какое чувствуют люди в моменты опасности, на войне, в состоянии сильного страха.

После они лежали бок о бок, держались за руки и молчали. Наконец Мира засыпала в объятиях Фабера. В одну из таких ночей она не заснула. Оба уже несколько часов пролежали без сна, в доме царила мертвая тишина, когда Фабер наконец сказал:

— Мы сейчас должны привести все свои дела в порядок: мое завещание, документы по опеке, разрешение на жительство для вас обоих. Как можно быстрее, Мира. Я могу умереть со дня на день. Я старый. Я больной человек.

— Я тоже старая и больная. Я тоже могу умереть со дня на день.

— Ты отлично понимаешь, что я имею в виду, — сказал он. — Если я умру до того, как будут соблюдены все формальности, вы погибнете. Я должен все уладить, пока еще я в состоянии это сделать. Например, мое завещание — после смерти Натали я завещал все в равных долях «Эмнести интернэшнл» и «Писатели в тюрьме».[67] Это нужно немедленно изменить. Для этого мне понадобятся мои адвокаты в Мюнхене и в Швейцарии. Мы должны поехать в Люцерн, как только сможем оставить Горана на два дня.

— Ты действительно собираешься это сделать… — Ее голова покоилась на его груди, оба лежали голыми, и он почувствовал, что Мира плачет.

— Это самое малое, что я могу сделать. Это своего рода страхование жизни для всех нас. Своего рода молитва. Бог должен помочь Горану выздороветь. Поэтому я хочу сделать это именно сейчас.

— Бог? — переспросила она и погладила его по мокрой от слез груди. — Ты же не веришь в Бога, язычник!

— Если Он мне нужен, то верю, — сказал он. — Не обязательно это должен быть Бог. Что-то, но оно обязательно должно быть. А если все-таки ничего нет, то тогда это будет мольба Несуществующему. Нечто может быть очень сильным, ты же знаешь.