— Нет, нет, Груня, — Меркулов испугался, что Груня прервет рассказ и все сейчас рассыплется в прах, как и не было.

— Ну ладно… Снегу в ту зиму пало много на землю, половодье весной было, такого и старики не помнили — озера разлились. Амбу совсем отрезало от нас. Глянешь — вода до самого угора, оно и сейчас-то болото на болоте и лес не растет большой, а тогда воды было — конца-краю не видно… Так он что делал! — Груня с удивленной усмешкой качнула головой, будто опять-таки это было вчера. — Он на лодке плывет ко мне… Я говорю: «Коля, что ты делаешь?» Он только смеется: «На лодке, говорит, одно удовольствие». А и правда, он вырос на озерах, сызмальства с веслом да с ружьем, в отца пошел. Тот хоть и был крестьянского роду-племени, а охотничать любил и сына пристрастил. Вот посадит меня в лодку-то, мы и плаваем, а кругом ветла цветет, медовый дух от нее идет, так-то уж сладко и небоязно. Коля-то, как дроздочек весенний ровно душа у него чуяла последнюю красоту, все на Амбу-то, на домок свой указывает: «Видишь?» «Вижу, — говорю, — Коля». «Ну, вот где мы жить будем». Ровно душа у него чуяла. А я-то смеюсь, дурочка была… Тут война-то и разразись… Что-то Маришка пропала, — сказала Груня, вздохнув.

За окошком стемнело, и ветер начал тихо посвистывать, а в комнате было натоплено, от печи шло дровяное тепло, и по телу Меркулова разливалось тепло, и покой был в избе, за этой гранью, отсекшей начинавшую гулять непогоду.

— Сейчас уж подъезжают, — сказала Груня, приглядываясь к стенным часам. — Может, свет зажечь?

— Смотрите, как вам удобнее.

— Ну надо же, в сапожках холодущих да в юбчонке покатила, без мозгов девка, ей-богу! Весна! У нас в Сибири весна — не барышня красна, в мае-то вот как может закрутить, белым-бело станет, хоть на санях езди.

Груня говорила о Нинке Федоровцевой, но Меркулов слышал в ее голосе материнскую ревность к сыну и какое-то право на Нинку, вот на такое озабоченное вмешательство в ее поступки. И ему было хорошо от этой Груниной непосредственности, немудреной ее хитрости. Он только боялся, что нить Груниной исповеди оборвется.

— Что же дальше-то было, Груня?

— Что было… Сначала на отца похоронка пришла, потом на братана, да и Коля написал, как было дело. Они с ним в одну часть попали и в окружении оказались, братана-то в грудь ранило. Коля его все тащил на себе, он у него на руках и умер. Он его там, под Воронежем, и похоронил. Мы ездили потом и могилку нашли, убрали и надпись сделали… Мама-то слегла, не встала больше — это ведь надо пережить такое. Тут он и появись…