В своем воображении я рисовала лодки, которые можно было найти в том порту. И мне было неважно, куда они направлялись. Я просто поплыву на одной из них так далеко, как только возможно. Там должен быть еще один город, и в том городе, вероятно, будут и другие дороги, ведущие к водным путям, лодкам и кораблям. Я буду двигаться в сторону Шанхая, приближаясь к нему и удаляясь от Лунного Пруда. Но чтобы это сделать, мне нужны были средства, которых у меня не будет, пока я не узнаю, где Вековечный припрятал наши деньги и драгоценности. Как-то раз я сказала ему, что хотела бы носить свой браслет, но он ответил, что в Лунном Пруду незачем в нем красоваться. С ним я буду выглядеть высокомерно, а тут не перед кем важничать.

У меня не было выбора. Мне придется украсть у него то, что принадлежит мне. Когда я рассказала Волшебной Горлянке о своем плане, она отметила в нем недостатки.

— Ты не сможешь дойти до моста, чтобы тебя кто-нибудь не заметил. Тебя любой дурак узнает. И даже если ты доберешься до восточной дороги, тебя может догнать на повозке Вековечный, схватить за волосы и притащить назад. Нам нужно придумать что-нибудь другое.

Я придумала с десяток хитроумных планов и размышляла над вставшими передо мной проблемами. Что хуже: работать в Шанхае в опиумном борделе или жить на краю света в качестве наложницы Вековечного? Ответ оставался тем же: я лучше умру в Шанхае.

А вот Лазурь была рада жить и умереть в Лунном Пруду. Она уже готовилась к тому, чтобы занять достойное место на небесах, хоть ее смерть и не была такой близкой, как надеялся Вековечный. Будучи матерью единственного сына Вековечного, она после смерти удостоится ежедневных подношений и почестей: фруктов, чая, воскурения благовоний и обязательных поклонов от всех нас. У нее уже были подготовлены мемориальные таблички для нее самой и Вековечного, выполненные из лучшего камфорного дерева. У предков Вековечного их не было — род их был опозорен, и они были недостойны того, чтобы им поклонялись. Так что ей пришлось принести наследие своей семьи — свитки, таблички, рукописи, фамильные портреты, — чтобы ее маленький сын мог проводить ритуалы.

Я осторожно спросила у Лазури, почему у них нет мемориальных табличек предков Вековечного. Она ответила, что они сгорели в огне, но не уточнила, в каком именно. Затем я спросила, сделают ли они новые.

— Когда появятся деньги на камфорное дерево, — ответила она. — Если бы нам не пришлось кормить еще два лишних рта, мы бы сделали их раньше.

Даже если бы я не прочла рукопись Вековечного о «Великом бесчестье», я бы и так обо всем узнала. Это был секрет, о котором часто говорили, слухи ходили и между слугами, что-то нам рассказала Помело, а что-то можно было понять из полуправды, которой кормил меня Вековечный, пока я не сказала ему, что все знаю. У меня целую неделю была изжога от злости на саму себя за то, что я погналась за разрушенной репутацией семьи ученых, которая завела меня в этот гноящийся пруд.