Мама обычно пребывала в одном из двух состояний: она либо была крайне возбуждена, что означало вспыльчивость и несчастье, либо меланхоличной, что означало апатию и опять же несчастье. Но в основном она вела затворнический образ жизни. Она проводила теплые дни в саду, обрезая растения или сажая цветы. Мама разрешила мне выбрать только один вид цветов, чтобы посадить их на солнечном клочке голой земли рядом со столистной розой. Я выбрала фиалки разных видов: фиолетовые с желтым, белые с фиолетовым, розовые с фиолетовым. Эти непослушные цветы пытались занять любое свободное местечко под деревом или кустом. Мать считала их сорняками и безжалостно бы выполола, если б я не напомнила ей, что она сама позволила мне посадить их.

Если бы не этот сад, думаю, мать давно бы уговорила отца оставить семейный особняк и купить один из домов ленточной застройки, которые, словно грибы, выросли почти на каждом холме, по шесть-семь домов в блоке. В меланхоличном настроении она проводила большую часть времени в кабинете, где исследовала мертвых насекомых, застывших в кусках янтаря, отданных ей отцом. Этот янтарь, двадцать два куска, он нашел на заброшенных копях в Гуджарате и распихал по карманам, будто вор. В золотом мире матери жили мухи, муравьи, мелкие мошки, термиты и другие вредные твари. Она могла часами разглядывать их через увеличительное стекло. Если бы я позволила ей самой определять, чем мне стоит заниматься в будущем, я бы оказалась в клинике для душевнобольных.

Она хотела, чтобы с первых своих дней я стала агрессивной маленькой суфражисткой, и назвала меня Лукрецией в честь активистки Лукреции Мотт. Чем старше я становилась, тем меньше мне нравилось мое имя: сочетания звуков в нем напоминали мне слова «лук», «секреция» и «кретин». Вместо него я выбирала между Луцией и Лулу. Мать сказала, что Лулу звучит банально, поэтому это имя я в основном использовала в ее кругу, если только не хотела быть менее банальной, а это зависело от того, с кем я разговариваю.

Как я уже упомянула, мать с отцом были свободомыслящими людьми. Это относилось и к тому, что они при мне могли свободно беседовать на любые темы. Отсутствие секретов кому-то могло показаться восхитительным, но мне казалось, что так они пренебрегают мной. Их не заботило мое психическое здоровье, они никогда даже не задумывались о том, что не стоило при мне обсуждать, как мистера Бикинса застукали в мужском общежитии со спущенными штанами. Отец рассказал об этом прямо перед тем, как мистер Бикинс пришел к нам на ужин. Много раз отец показывал свою коллекцию артефактов другим коллекционерам, и по взглядам, которые они на меня бросали, по приглушенному тону разговоров я понимала, что не должна была при этом присутствовать. Когда я была младше, я играла с некоторыми экспонатами в кабинете папы, не зная, для чего они предназначены. Одной из моих игрушек был набор вырезанных из слоновой кости трехдюймовых человечков, на которых были нарисованы пенисы и груди. Позже я узнала, что эти фигурки женщины используют при мастурбации. Несмотря на откровенные разговоры на сексуальные темы, мать с отцом, по всей видимости, не испытывали друг к другу влечения. Они спали в разных комнатах, и за все годы жизни с ними я ни разу не замечала, чтобы они наведывались друг к другу в спальню. Их отношения были похожи на те, которые у них были в детстве: как у брата с сестрой.