Но и то правда: ни при чем они. Поступки людей такой величины от них и не зависят. История и мораль это определенно доказали. Гений, положение и разные там обстоятельства не оставляют иных решений. Надо — и ничего тут не поделаешь. Ну золотой век и есть!

Уж как бы кстати Бунин украсил литературно-художественный букет хозяина России. Доподлинно знал он, что самой высшей пробы этот писатель, а таких он любил держать возле себя… на веревочке, что крепче любой цепи. Экие поблизости фигуры!..

И если бы только хозяин России… Да выше любого в мировой истории ставили его соратники (правда, он всех вырезал) и Союз писателей! И сам он, естественно, так же считал… Гениальный самородок! Революционер! Партийный вождь! Бесстрашный воин! Корифей науки! Великий теоретик! Полководец! Генералиссимус! Ленин сегодня! Преобразователь земли! Мудрый правитель!..

Сплошной звездопад!

А не качнулся Бунин. Не полез в валютно-лакейский ларек-кормушку, не облачился в ливрейно-шутовской наряд члена писательской организации. На чужбине слабел и умирал, не в нищете, но в нужде и одиночестве. Святил в памяти Россию…

Декабрист Михаил Сергеевич Лунин замечал ядовито:

«…Странно, в России все непременно при чем-либо или при ком-либо состоят… Я всегда — при жандарме…»

А советские писатели (свободомыслящие индивидуумы) тоже состоят (во всяком случае, мечтают) при Союзе писателей или его разновидностях. Ну не могут без чувства локтя…

Это правильно: нужда гнула Бунина. Но вся загвоздка в том: гнула, да не согнула до степени отречения от убеждений и всей прожитой жизни. Гнула — и не сломала. По сю сторону очень хотели, чтоб сломала, даже приметы этого будущего слома уже наловчились прописывать… ан не изменился Иван Алексеевич…

Не было Ивану Алексеевичу пути в эту Россию. Чистое и свободное русское слово творил. Славил и почитал другую Россию. И в мыслях не смел представить себя чьей-либо собственностью. Не мог быть ни среди победителей, на досках, ни среди тех, кто издыхал под досками.

Свою речь при вручении Нобелевской премии Бунин закончил, обращаясь к престарелому монарху, следующими словами:

— … Да соизволит разрешить чужеземному свободному писателю, удостоенному вниманием Шведской академии, выразить ему свои почтительнейшие и сердечнейшие чувства…

Именно: свободному писателю!

26—27 марта 1910 г. Толстой пишет Короленко из Ясной Поляны:

«Владимир Галактионович,

Сейчас прослушал Вашу статью о смертной казни и всячески во время чтения старался, но не мог удержать — не слезы, а рыдания. Не нахожу слов, чтобы выразить Вам мою благодарность и любовь за эту — и по выражению, и по мысли, и, главное, по чувству — njpe-восходную статью.