А посечь, Владимир Ильич, не помешало бы. Вы правы.

А как берегли партбилеты! Носили только в обложечках, и через два десятка лет после получения билета странички хрустели как новые. И имели неослабную гордость за то, что укрощают вражье слово, на нет сводят пережитки в людях, на самом переднем крае идеологий ведут наступление (а может, оборону?).

Вот и сели на бедную гитару, да так — треснула и расплющилась под монолитом чекистско-партийного зада.

Жирно, по-крысиному расплодилась эта порода людей — запрещать и доносить. Этим и добывала себе прокорм, весьма, надо признаться, безбедный, вполне по трудам. Впереди всех держали свою сознательность цензоры от слова: та самая гнусь, что уже столетиями пачкает и уродует русскую культуру. Паразитируют на ней — и калечат, умерщвляют мысли, убивают души, а стало быть, и человека, людей…

Трупоеды.

По призванию трупоеды, не по принуждению.

И вернулся горемычный инструмент из изгнания лишь в 70-х годах, когда вроде бы не мог помешать дозреванию плодов ленинской революции. Ну никак уже не вступали в противоречие гитара и ленинизм. И семиструнную тоже дозволили, а отчего не дозволить, бренчите…

Однако не забывайтесь, будем «сечь за футуризм» и прочие буржуазные штучки.

Растление торило себе дороги везде и всюду.

Перед иностранной беспаспортностью и вообще нечуткостью (ну не дают загранпаспорта!) были сверхнезащищены и первый пролетарский поэт, и первый пролетарский писатель, словом, глашатаи новой морали… А тут еще «Баню» из репертуара изъяли. И вообще нет прежней воли, с какой перемещался по свету! Взяло и стало светить нечто «женевское»: мерзкое, нахраписто-безнаказанное и вообще карательно-неконституционное — воображение-то, слава Богу, профессиональное, дорисовывает все недостающее.

На просвет это в советском устройстве: благо дается лишь через всеобщую, безгласную подчиненность. Есть одна идея и превращение людей ради этой идеи в средство. А сам ты, каждый по отдельности, — пустое место.

Ну, пуля только и способна утрясти все несчастья. Не коптить же, как вся «Миллионопалая»…

И «Буревестник» тоже, как я уже отметил, оказался в чрезвычайно нервном состоянии. Не та жизнь. С какой стороны ни подступись — не та… Оно, конечно, учить — одно, а жить, челноча по одному образу со всеми, — другое.

А уж если об убийстве — не исключено. Не мог допустить алмазный повелитель прозрения в писателе такой величины. Жену свою угробил — ну плевое дело, а тут… чахоточный «Буревестник»… По преданию, пал «Буревестник» на отравленных шоколадных конфетах. Проверить, само собой, возможности нет, но в «деле о врачах» — врагах народа, якобы сгубивших великого пролетарского писателя, проблескивает истинность предания. Это точно: не мирно почил Алексей Максимович. Заплатил за прозрение некрологом в «Правде».