Штрауха поразило: Крупская приблизилась к гримеру (тот скромно стоял в углу) и пожала ему руку.
Социалистическое искусство оттачивало свой творческий метод прежде всего на личности Главного Октябрьского Вождя. «Зияющая» в поднебесье вершина, непорочная и недостижимая. Мощно зазвучали голоса Горького, Маяковского, Алексея Толстого, Шолохова, а погодя — и Фадеева, Симонова…
Метод социалистического реализма отливал форму для нового человека — совершенно неведомый феномен природы.
Отныне жизнь строить по Ильичу…
И шаг в любую сторону — предательство. Отныне ты — только как все…
Крупская весьма лестно отозвалась о работах Щукина и Штрауха. Она писала:
«…Им удалось показать Ленина на трибуне. У товарища Штрауха даже в голосе слышатся нотки Ильича, у товарища Щукина удалась манера Ильича говорить на большом собрании, удалась жестикуляция.
…Надо дать не только физический облик Ильича, надо отобразить, как он воспринимает, как он переживает… Он тоже ведь переживал, и не в одних словах эти переживания выражались. В момент сильных переживаний, бывало, подолгу ходит Ильич по комнате, заложив руки за жилет, тихо, тихо, иногда на цыпочках. Или сидит подолгу, не двигаясь, не шевелясь, весь уйдет в свои думы».
Юрий Яковлевич Соловьев родился в семье довольно известного общественного деятеля эпохи Александра Второго. Окончив Царскосельский лицей, Соловьев в 1893 г. поступил на службу в Министерство иностранных дел.
«…Всю первую половину моей службы мне сплошь и рядом приходилось переписывать чужие донесения, а не давать другим переписывать свои (пишущих машинок не было, и все секретные донесения должны были переписываться секретарями от руки), что меня крайне огорчало из-за моего дурного почерка. Я его понемногу все же выработал, но он оставался весьма крючковатым. Почти все политические донесения представлялись в оригинале Николаю Второму, который их добросовестно прочитывал и в результате знал приблизительно все наши почерки. Он как-то шутя заметил моему коллеге, первому секретарю, при его приеме: «А у вас в миссии есть какой-то необыкновенный почерк с крючками.»
Летом 1903 года я пробыл довольно долго в Петербурге, где жил у брата, офицера Конной гвардии, в казармах полка. Весной этого года я получил первое придворное звание камер-юнкера[126]… Аудиенция состоялась в Петергофском малом дворце… мне пришлось говорить с ним (царем. —
Николай Второй принял меня в небольшом угловом кабинете, выходящем окнами на взморье, стоя у письменного стола в малиновой, почти красной рубахе русского покроя. Их носили царскосельские стрелки. Впервые разговаривая с Николаем, я был поражен той несколько странной простотой, с которой он держался, почесывая себе левую руку в широком рукаве рубахи… Николай говорил очень спокойно и естественно [127]…