Такко тем временем вышел на свет, раздражённо отбрасывая назад съехавший колчан. За его спиной взметнулась длинная тёмная тень, и картинка наконец сложилась: изменился не Такко, а то, как смотрели на него собравшиеся вокруг. Как на человека, за чьей спиной в любой момент может вырасти другой: могущественный, непредсказуемый и потому опасный.

Впрочем, Оллард остался в зале, а здесь кровь горячили эль и мороз, и на лицах собравшихся читались азарт с долей пренебрежения. Арбалетчик усмехнулся, окинул Такко взглядом:

— Да что толку, если и перекинешь? Я с арбалета в медный грош попаду, а ты мимо бревна промажешь!

— Кто промажет? Я промажу? Иди, лепи грош вон на ту стену, я попаду!

— Серебро у тебя лишнее, что ли? Или граф жалования отсыпал?

— Грош лепи, говорю! — Такко уже держал стрелу на тетиве. — Или в кошеле пусто?

Арбалетчик не спешил тянуться к кошелю, но в толпе слышался тихий перезвон монет: кто-то уже ставил медяки и тонкие серебряные монеты, надеясь потешить себя не только чужим поединком, но и небольшим выигрышем.

— Ещё монету портить! — подумав, заключил арбалетчик. — По вон тому фонарю будем стрелять!

Наблюдавшие потеснились, образовав тесный полукруг. Лук и арбалет взлетели одновременно; стекло громко треснуло и фонарь, висевший на воротах в сотне шагов, погас, сбитый сразу двумя стрелами.

— Видал? — Такко разве что не приплясывал на месте, вытаскивая следующую стрелу. — Давай теперь на двести шагов! А пока ты будешь перезаряжать, я ещё три стрелы всажу!

За двести шагов друг мог и промазать, это Верен знал точно, и шагнул вперёд. Напрасно: поединок прервал Дарвел, которого, похоже, вытащили из-за праздничного стола, оттого он и был непривычно зол:

— Сдурели, что ли, через двор стрелять? А вдруг кто пошёл бы? Завтра протрезвеете, да по светлому времени ступайте на пустошь и там дёргайте тетивы хоть до ночи, если дёргать больше нечего! Ещё чего выдумали!

Зрители нехотя расходились, завязывая кошели. Такко всё торчал под фонарём, вертя в пальцах стрелу. Верен колебался недолго: будь Такко хоть родным сыном его величества, пока он сам не скажет держаться подальше, Верен и не подумает верить слухам. Он приблизился к другу, перешагнув длинную тень, тронул его за плечо и подтолкнул из людского полукруга.

— Задира ты, — сказал он, как говорил сотни раз, вытаскивая друга из трактирных поединков и споров. — Куда полез против арбалета?

— Я бы его обставил, — уверенно заявил Такко. — У меня перья новые, так летят, что залюбуешься! — Он спрятал наконец стрелу, оглянулся трезвеющим взглядом вокруг, на Верена, и выпалил: — Ты… слушай, прости меня. Я тогда… как дурак на тебя кинулся… дурак и есть! Прости.