— Нет! — злобно выкрикнул Каиафа. Его возглас подхватили около сотни человек, теснившихся к Пилату.

Сердце у меня рвалось из груди. Что ему делать? Римский закон, по сути своей, беспристрастен. Если бы Иисус был гражданином Рима, его дело могло бы быть передано на рассмотрение самому цезарю. Даже как простой иудейский подданный он имел право обратиться за правосудием к прокуратору. Обязанность Пилата не вызывала сомнений, и все же он сознавал, что выполнение ее могло подорвать власть Рима и дорого обошлось бы моему мужу.

— У вас есть такой обычай, чтобы я в праздник Пасхи освобождал одного преступника, — сказал он, обращаясь к суду. — Чтобы проявить добрую волю, я отпущу Иисуса, «царя иудейского».

Мое сердце возликовало от испытанного облегчения и гордости. То был мастерский ход. Пилат не только освобождал невинного человека, но и напомнил неистовствующей толпе о силе и могуществе Рима. Чего бояться правителю мира от простого священнослужителя? Как разумно! В этот момент я испытала за него такую же гордость, как в день нашей свадьбы.

Но когда эти мысли пронеслись в моем сознании, толпа повела себя еще более омерзительно.

— Отпусти Варавву! — кто-то выкрикнул из толпы. Ему стали вторить и другие. Вскоре все вместе стали кричать:

— Варавву! Варавву!

Будто он общепризнанный герой.

— Они требуют Варавву? Этого ничтожного убийцу! — негромко сказал капитан охраны, стоявший передо мной.

Я замерла, когда увидела, что у Пилата опустились плечи.

— Все кончено, — прошептала я. — Теперь ничто не спасет Иисуса.

— Так что же мне сделать с вашим царем? — услышала я голос Пилата.

— Распни его! — почти в один голос закричала толпа.

— Но какое преступление он совершил?

— Распни его! — снова закричали люди.

Пилат окинул взглядом народ, толпившийся во дворе. Никто и не думал заступиться за Иисуса.

Мой муж сидел в задумчивости. В этот момент вперед вышел Каиафа и со скрытой угрозой в голосе заявил:

— Если ты освободишь этого человека, ты больше не друг цезарю. Тот, кто называет себя царем, идет против Рима. Тиберий — наш правитель, и никто другой.

— Да будет так, — сказал наконец Пилат. — Его кровь не на моих, а на ваших руках. — Он подал знак слуге: — Принеси мне миску с водой.

Гомон во дворе затих. Я замерла в ожидании. Все не спускали глаз с Пилата, когда он опустил руки в воду.