– Да-да, понимаю.

– У меня такое чувство, что сегодня со мной случится что-то необыкновенное, – продолжала Флер. – А когда мой потенциал раскроется полностью, я уверена, что смогу все, даже воскрешать мертвых.

– На этом банкете лучше не надо, – притворно улыбнулась Мэри. – Прежде чем воскрешать Элинор, спросите разрешения у Патрика.

– Ах, мне так хочется еще раз увидеть Элинор! – воскликнула Флер, будто, воодушевленная замечанием Мэри, собралась приступить к делу.

– Извините, пожалуйста, – сказала Мэри. – Мне надо поговорить с двоюродным дядей Патрика. Он прилетел из Америки, мы его даже не ожидали.

– Обожаю Америку, – заявила Флер. – После банкета я туда слетаю.

– На самолете? – уточнила Мэри.

– Да, разумеется… А! – Флер запнулась. – Ну, вы понимаете…

Она раскинула руки, наклонила голову и, покачиваясь из стороны в сторону, громко захохотала, отчего все присутствующие тотчас же обратили на них любопытные взгляды.

Мэри коснулась вытянутой руки Флер, ободрительно улыбнулась, давая понять, что оценила тонкую шутку, и решительно направилась к Генри, одиноко стоявшему в углу зала.

– От ее смеха ушам больно, – пожаловался Генри.

– И не только ушам, – вздохнула Мэри. – Это волнует меня больше всего. Боюсь, она устроит нам сцену.

– А кто это? Экзотичная особа.

Ресницы Генри четко вырисовывались на фоне бледной прозрачности глаз.

– Никто из нас с ней не знаком. Она просто явилась без предупреждения.

– Совсем как я, – с демократичной вежливостью сказал Генри.

– Только тебя все знают и очень рады видеть, – уточнила Мэри. – Еще и потому, что очень немногие пришли проводить Элинор в последний путь. Она почти ни с кем не общалась, светских связей не поддерживала. Друзей у нее было мало, да и те полагали, что она целиком посвятила себя каким-то высоким идеалам, но на самом деле ее жизнь была пуста. И в последние два года ее никто не навещал, кроме меня.

– А Патрик?

– И Патрик не навещал. Его визиты ее очень расстраивали. Она пыталась что-то сказать, но не могла. И не потому, что в последние два года лишилась дара речи. Она просто не могла выразить то, что хотела ему сказать, и не потому, что ей не хватало красноречия, а потому, что не знала, что именно. А когда заболела, то на нее неимоверно давил гнет невысказанного.

– Как все это ужасно, – сказал Генри. – Мы все этого боимся.