– Давай поиграем? – предложил Томас.
– Давай не будем играть, – сказал Джонни скорее себе, чем Томасу с Робертом.
Появление Джулии прервало его разговор с детьми.
– И что, вот это конец? – спросила она. – Волей-неволей задумаешься, прежде чем закатывать истерику. Боже мой, эта религиозная фанатичка его обнимает! Я бы от такого точно окочурилась.
Анетта, опустившись на колени, приподняла Николасу голову и, закрыв глаза, едва заметно шевелила губами.
– Она что, молится? – ошеломленно протянула Джулия.
– Очень мило с ее стороны, – заявил Томас.
– Хотя о мертвых принято говорить либо хорошо, либо ничего, – заявила Джулия, – не могу удержаться. Я всегда считала Николаса Пратта жутким типом. С его дочерью, Амандой, мы не особо дружны, но он порядком испортил ей жизнь. Тебе, Джонни, это известно лучше, чем мне.
Джонни промолчал.
– Ну сколько можно вредничать?! – воскликнул Роберт. – Он просто больной старик и наверняка все слышит, только ответить не может.
– Вот именно, – добавил Томас. – А это нечестно.
Джулия с неимоверным удивлением посмотрела на них, а потом обиженно вздохнула:
– Если даже дети начинают критиковать твое поведение, пора уходить. Передай от меня привет Патрику. – Она расцеловала Джонни в обе щеки, демонстративно игнорируя Роберта и Томаса. – Нет сил здесь оставаться после всего, что произошло. В смысле, с Николасом.
– Она на нас рассердилась? – спросил Роберт.
– Нет, она сама на себя рассердилась, потому что для нее это легче, чем расстраиваться, – сказал Джонни.
Джулии не удалось выйти из зала, потому что на лестнице путь ей преградила официантка и два фельдшера скорой помощи, нагруженные медицинским оборудованием.
– Ого! – сказал Томас. – Кислородный баллон и носилки. Я тоже хочу.
– Сюда, пожалуйста, – взволнованно сказала официантка.
Николас почувствовал, как приподняли его руку, и понял, что ему считают пульс. Пульс был слишком быстрым, слишком медленным, чересчур слабым, чересчур сильным – в общем, не таким, как нужно. Сердце разрывалось, грудь пронзили шпагой. Надо предупредить, что он не донор органов, иначе его живьем раздерут на части. Надо их остановить! Позовите Уизерса! Велите им остановиться! Он не мог говорить. Нет, только не язык. Ни в коем случае не отдавайте им язык. Без речи мысли, как поезд, сошедший с рельсов, сталкиваются друг с другом, рушатся, разрывают все вокруг. Кто-то просит его открыть глаза. Он открывает глаза. Надо показать им, что он