* * *

Без Бронвен дом был пустым. По комнатам гуляло эхо, метались беспокойные тени. Я ловила себя на том, что топчусь у окна, глядя на темные деревья, растущие вдоль подсобной дороги. Или, зайдя в ее комнату, складываю, разворачиваю и снова складываю одежду, которую дочь разбросала во время спешных сборов в лагерь. Или пытаюсь прикинуть, что она делает именно сейчас, в эту раскаленную докрасна минуту.

Чем бы она ни занималась, я знала, что беспокойство обо мне в список этих занятий не входит.

Я ушла в студию в задней части дома и перебрала несколько последних фотографий, затем решила, что ничего не добьюсь, бродя из угла в угол. Поэтому я отправилась на поиски Гленды.

Я поднялась на холм, выбрав дорожку, которая вилась меж гранатовых деревьев и монстер до поляны, где рос полый бук. Лунный свет одел кору старого бука серебром, и его ветки мерцали белым на фоне черного бархата неба. Буш вокруг него казался чернильным скопищем теней.

Несмотря на проникающее во все углы сияние луны и узкий конус света моего фонарика, мне понадобился час, чтобы найти то, что я искала. Под нависшими ветками упавшего чайного дерева я нашла то, что осталось от старого рюкзака, грязного, полусгнившего, совсем пустого, если не считать пары червяков и тарантула.

Некоторое время я искала в кустах, направляя свет фонарика под листья папоротников и травяные кочки, поднималась вверх по холму, потом возвращалась назад на более низкие участки, все это время держа кривой старый бук в центре поисков. Прошло двадцать минут, прежде чем луч фонарика выхватил из темноты что-то блестящее и цветное.

Расческа была пластмассовой, ее просвечивающая розовая поверхность потрескалась и выцвела от времени. Бо́льшая часть зубцов отвалилась, однако несколько осталось, и я направила луч поближе и поискала пепельные волосы. Разумеется, их не было, поэтому я сунула расческу в продуктовый пакет, который захватила из дома, и продолжила поиски. Вскоре я собрала обрывки одежды, разнообразные предметы косметики, туалетные принадлежности, кошелек и остатки книги, изрешеченной мокрицами.

На обратном пути я остановилась у дерева. Его кора словно дышала в темноте. Обгоревший ствол выглядел зловеще. В шарящем луче моего фонарика метались тени, которые сложились в очертания тощей мужской фигуры, сдвигаясь и уплотняясь, пока в памяти не возникло со всей ясностью: Хоб Миллер балансирует на дрожащей ветке, дотянувшись до развилки двух ветвей, его рука, по локоть засунутая в дупло, ищет то, чего там уже больше нет. Письма или дневник – неважно, что именно. Больше всего меня беспокоило – он точно знает, где искать.