– И вы переживаете, не унаследовала ли Бронвен похожие склонности?

Я кивнула с благодарностью за понимание.

Росс вздохнул.

– Одри, мы не знаем, какие другие факторы действовали в жизни Тони перед его смертью. Депрессия, наркомания. Смертельная болезнь и нежелание, чтобы кто-нибудь о ней узнал. Мне кажется, генетику переоценивают: даже если Тони был душевнобольным, это не означает, что данная болезнь перейдет к Бронвен. Ваша дочь на редкость уравновешенная девочка. И не забывайте, Тони был только одним из двух ее родителей… Я уверен, что от вас она унаследовала много здоровых черт.

«Сомнительное предположение», – подумала я про себя. Но, по правде говоря, приободрилась, радуясь, что немного рассеялись мои страхи, касающиеся Бронвен. Доброта Росса О’Мэлли и его признание, что Тони был когда-то его фаворитом, породили у меня искорку доверия.

Я не смогла удержаться от вопроса:

– Вам и Гленда нравилась, да?

Росс, казалось, испугался.

– Это Тони вам сказал? Конечно, он… – Учитель быстро заморгал, ломая руки. – Ну что ж, Гленда была… Она была одной из моих учениц, но мы… я хочу сказать, что никогда…

Он еще и легко краснел, предательские красные пятна, выступившие на щеках, разоблачили его как неумелого лгуна. Он достал большой носовой платок, и я ожидала, что Росс высморкается. Лицо у него осунулось, глаза покраснели, словно он ослабел от усилия, затраченного на попытку обмана. Однако платок он использовал для того, чтобы протереть верх рамки, в которую был заключен рисунок Тони, и стекло, потом встряхнул его и убрал в карман. Затем, будто проигрывая внутреннее сражение со своей совестью, он вздохнул.

– Гленда Джермен действительно, – он выделил это слово, – мне нравилась. Между нами никогда ничего не было, вы понимаете. Она была шестнадцатилетней девочкой, больше чем на десять лет моложе меня тогдашнего, но мудрее многих людей вдвое старше ее. Моя жена была хорошей, доброй женщиной, и у меня никогда и в мыслях не было ее обмануть… но Гленда меня пленяла. У нас было так много общего, понимаете? Нам нравились одни и те же писатели, нас трогали одни и те же мысли, мы делились переживаниями по поводу рассказов, фильмов и…

Он резко умолк, обратив взгляд к рисунку Тони.

– Звучит ужасно, да? Но, полагаю, я был одним из тех, кто плывет по жизни, видя все в одном цвете. Миллион оттенков серого в жизни, моей жизни. Однообразной и предсказуемой. Единственной настоящей возможностью вырваться из скуки были кино, или театр, или придуманные истории, о которых я читал в книгах. Приключения, семейные драмы. Триллеры, преступления, романтические истории. Переворачивая страницы и растворяясь в другом мире или восхищаясь способностью других людей к самовыражению – чудесными рисунками Тони, например, или рассказами Гленды, – вот когда я чувствовал себя по-настоящему живым.