Тогда-то он и случился, тот самый поезд. Его пригнали к вечеру — запихнули в отстойник поглубже, меж пустых составов спрятали, утром обещали забрать. Агитационный поезд, всего-то на пяток вагонов. Сами вагоны телячьи, без окон, а стены картинками разрисованы: знамёна, колосья, солнечные лучи. И надписи, надписи, аж в глазах рябит.

Никто не знал, что внутри. И мы не знали, только догадывались, что не листовки и не плакаты с лозунгами. Уж больно тяжело те вагоны по рельсам катились — как под завязку груженные. Да и зачем иначе было такую охрану выставлять? Четверо конвойных из транспортного и я над ними. Велено было смотреть в оба, чтобы муха не проскочила. И мы смотрели: два конвоира по одну сторону поезда и два по другую, а я — одиночным патрулем, по окрестностям да вокруг состава.

Охраняли всю ночь. Под утро, в самый темный и сонный час, показалось мне, что в одном вагоне кто-то шебаршится. Стал я стены вагонные щупать, замки дергать — все в порядке, все на месте. И тихо опять внутри. Может, померещилось? Влезаю на крышу, шарю по верхам — и там ничего. Вдруг осенило: если катались в том вагоне агитаторы — непременно дырка отхожая должна быть в полу прорублена.

Спрыгиваю на землю, корячусь под состав — так и есть! Есть дырка! Сую в нее руку — не прикрыта ничем изнутри. А кто сказал, что она прикрыта должна быть? Нужник — он и есть нужник. Это буржуи пускай сортиры крышками прикрывают, а советский агитатор — он простой человек, ему деликатничать без надобности. Может, и не имелось никогда у этого сортира покрышки, так что все мои волнения зря. Да и узкая та дыра, никому не пролезть.

И успокоиться бы мне, отойти — а свербит, не могу уняться. Хватаюсь за края дыры — пол дощатый, пара досок плохо пригнана. Упираюсь ногами в землю, а плечом в те доски, жму вверх, жму — и выломал одну. Ничего, думаю, утром залатаем, никто и не заметит.

Конвойные мои всполошились, подбегают. Двоих отсылаю обратно на посты, в разные концы эшелона (вдруг вся эта катавасия — приманка, чтобы нас отвлечь?), а двоим велю остаться. Сам лезу в пролом. В каждой руке — по нагану. В каждом нагане — по семь патронов, полный барабан.

Лезу аккуратно — темно же внутри, как у черта в брюхе. Дерьмом воняет. А еще воняет чем-то сладким, душным, аж во рту слипается. И тихо, что в твоем в гробу. Чую — есть кто-то внутри. Не слышу, не вижу — просто чую. Они-то меня слышат — как доски выламывал, как лезу сейчас внутрь, штанами по доскам шкрябая. А я их — нет. Они-то знают, что я один торчу сейчас из говенной дырки, как репка из земли. А я про них ничего не знаю. Сколько же вас, думаю, крысы гальюнные, успело в вагон заползти? Одна гадина? Или пяток? И как только просочились в такую-то узёхонькую дыру, змеюки?