— Жудасна мне…

Но придумать она ничего не могла — Айно вдруг вспомнила:

— Печку топим? Топим. Значит, лед под полом совсем тонкий!

Тут уже стало ясно, что надо делать. Закрытый лапьем и жердьем пол мигом растащили, побросали внутрь церкви, настил с нар туда же и по тонкому ледку от трещавших дверей ударили пешнями. За один, много за два раза прошибало так и не закрепший под полом лед. Черная полынья становилась все шире. Они отступали к дверям, ведущим к исповедальне, а уже оттуда, снаружи, дверь вдруг ликующе распахнулась… и ворвавшиеся сюда люди в ужасе остановились перед пучиной, которая билась в каменных стенах церкви.

— Ры-ба… Ры-ба…

Но в словах этих, повторяемых черным шепотом, уже не было угрозы, а была последняя голодная мольба. Так, наверно, и к попам приходили бродяги и сирые люди, бескровными губами молили: даждь, боже, хлеба насущного! И попы молча захлопывали перед ними дверь, сами не веря, что пятью хлебами можно накормить весь голодный мир. И так же захлопнул, последним из жилья уходя, их навылет простреленный поп, Максимилиан Михайлович. Эту, вторую, дверь запер все под тот же натужный кашель.

Все какое-то время молчали, слушая, как там, за черной полыньей, порют жердями море, меряя, глубоко ли оно. Тут Марыся и опомнилась, кинулась обратно к дверям:

— Немагчыма! Не можна так живых людей ганьбить!

Силой уже оттащила ее Марьяша, увела подальше, уговаривая:

— Не надо, девонька, так-то лучше. Гляди, до смертоубийства дело дойдет. Оголодалые люди, чего ж…

Теперь все они, понуро слушая безумный грохот, потянулись на колокольню. Так, верно, и попы и монахи, запершись от лихих людей на все запоры, уходили наверх, поближе к богу и последним дверям, из которых уже не было возврата…

Колотилось внизу о стены серое человеческое море, а под ним было море ледяное, а под морем — деревня Избишино, которая хоть и голодала, и выгорала не раз дотла, но до такого содома не доходила. Марыся мало знала, как тут раньше жили люди, а Марьяша-то помнила, это именно и сказала:

— Люди за войну обличье свое потеряли. О, господи!..

Не добившись толку ни у первых, ни у вторых, ни у третьих дверей, осаждавшая церковь толпа поперла за сухостоем, которого было хоть коси. И опять, как в татарские времена, раздался клич: «Да огнем ее… огнем пали!..» Такой простой выход предстал. Подтопленный сушняк ломали, кучами валили у дверей. И еще только первый огонек занялся, как уже вроде бы запахло жареной рыбой, сами собой раскрылись бочки с медом. В слепом ожидании стояли люди, ждали, когда возьмется по-настоящему огонь и проест эти ненавистные двери, а там…