Но вот где-то прорезались его глаза, сверкнули голодным блеском: «В церкви, ироды, попрятали!» Распахнулись одновременно десятки других глаз, воочию предстала перед ними белая дальняя колокольня. И вся толпа, единым многоногим чудищем, свернула туда, словно ее притягивал еле заметный на фоне серенького неба крестик. Живое вело себя как живое, переливалось от края до края своей оболочки, менялось местами, путалось, снова притягивалось к какому-то связующему центру, многоного топало и распаренно дышало в тихом, но безостановочном ритме. Чем ближе подходило, подползало, подкатывалось оно к церкви, тем жарче становился ропот: «Вон где всю еду попрятали!..» Уверенность в том, что здесь наконец-то можно вдоволь поесть, росла еще быстрее, чем вырастала перед глазами изо льда белокаменная заиндевелая хоромина. Чудом было уже то, что церковь стоит в море; чудо охраняли от сглазу каменные стены, и потому было оно особенно притягательным. При сереньком утреннем свете толпа накатывалась по льду прямо на эти стены…

9

На торопливых крыльях летела Марыся к церкви, бросив и дровушки с дровами. Ее поразило и не оставляло наплывавшее с того берега видение: громадная толпа расплывалась в ледяном мареве, серая, молчаливая и какая-то страшная. Марыся протерла глаза, думая, что мерещится, но толпа не исчезла, наоборот, стала больше, выше, быстрее подвигалась к церкви. Она постояла в изумлении и растерянности у дверей и бросилась в жилой придел:

— Ой, што там робится! Люди нейкие идуть, ой, чуе сэрца, злодии!..

Крик ее заполошный услышала выходившая из дверей Айно, выскочила тоже на лед, пристально, из-под ладони, пригляделась к неясно еще видневшейся толпе.

— У них на плечах палки… или ружья… Ома муа!

Марьяша уже лошадь из других дверей выводила, круто заплясала с ней в поводу, разворачиваясь в ту же сторону, к Мяксе. Наконец и она своими слезящимися на ветру глазами, уже с более близкого расстояния, рассмотрела выплывавших из туманной мглы людей.

— Да они как на гулянку, с кольем! Что же это такое деется-то?!

Видно, что постарше была Марьяша, поопытнее — плясавшую при крутых ее разворотах на скользком льду лошадь обратно потащила, тяжелую дверь изнутри закрыла и, слышно было, задвинула засов. Вихрем пронеслась она по церкви, посеяла там сумятицу среди спящих рыбарей и уже из жилого придела замахала им, Айно и Марысе, оторопело глазевшим на близкую толпу:

— Стоять там будете, пока по башке не стукнут, да?

Грубая прямота Марьяши всех настроила на испуг. Айно и Марыся тоже кинулись обратно, скрипучие двери на засов, прижались спинами к ним, защищаясь от какой-то еще неведомой беды. А уже и рыбари повскакивали, одевались кто во что и кто как, с сонными, ничего не понимающими лицами. Скорее всех опомнился и оделся Максимилиан Михайлович, по крутой лесенке побежал наверх. За ним и Марыся с Айно. С первой же площадки, как глянули вниз, на них дохнуло страшной, невообразимой, ни на что не похожей бедой; внизу уже к самым стенам подступала толпа, монотонно, завораживающе повторяя: «Ры-ба! Ры-ба!»