Но не успел он взять слово, как поднялась Екатерина Ланга. Член комитета, председатель женской секции, она происходила, как и Матус, из семьи, где все были коммунистами, все бывали арестованы по разу, а может, и больше — отец, мать, братья, сестры, дядья и тетки.

Ее дед, знаменитый мастер-колесник, в конце прошлого века был одним из первых пролетариев-социалистов в городе. Она же, Катя, была самой энергичной, самой экзальтированной и неугомонной: объезжала села, обходила улицы и кварталы на окраине города. Переходя из дома в дом, она решала наряду с большими принципиальными проблемами и десятки мелких, касающихся повседневной жизни людей. Может быть, потому, что ее убеждения сформировались в пролетарской семье, она была чем-то вроде сестры или матери для многих обездоленных. И у нее случались с Дэнкушем конфликты, даже крупные, из-за ее напористого характера, а в особенности потому, что она была склонна превратить партию в какое-то филантропическое общество.

— Товарищ Катя, вы хотите немедленно развязать все узлы, а для этого необходима революция, — не раз говорил ей Дэнкуш. — Партийные фонды созданы не для того, чтобы их раздавали неимущим!

Порою, израсходовав все запасы своей немалой энергии, она уставала, грустнела и старалась уединиться. И тогда подавала заявление, чтоб ее освободили от работы (за полтора года легальной работы это уже случалось дважды). В последний раз она подала заявление одному инструктору из центра и окружному секретарю.

— Товарищи, не могу больше, нет сил. Я должна растить ребенка, я его сутками не вижу. Недавно я даже разревелась. Он стал говорить мне не «мама», а «тетя» и кричал, когда я брала его на руки. Поверьте мне, не могу больше. Я и дальше буду работать, только не в активе. Иначе оставлю ребенка сиротой. Ребенка, которого я родила в тюрьме.

Те двое выслушали ее. Инструктор привел весомые доводы, слова, сумел убедить ее взять заявление обратно, и с тех пор она долго не заикалась об уходе, работала самоотверженно во всех кампаниях.

Она стала грозой для мелких промышленников. Превратив фабричные комитеты в большую силу, добивалась более человеческих условий для рабочих. Карлика, с которым постоянно сталкивалась — разумеется, не прямо, а когда в общественных столовых не хватало продуктов, — она искренне презирала. Поэтому она и заговорила.

— Товарищ Софронич, — сказала она, — вас не волнует, когда убивают невинного рабочего? И вы не хотите, чтобы виновные были наказаны? Чтобы не повторялись подобные преступления?

Софронич пристально поглядел на нее и тихо сказал: