— Товарищ Катя, я хочу, чтоб подобные преступления никогда не совершались. Хочу, чтобы вообще не было бандитов. Но я не трачу силы на отдельные случаи, как вы, в ущерб стратегическим планам.

— То есть как? Если мы потребуем наказания Карлика, мы утратим власть? Народ, что ли, заступится за «любимого» Карлика, который заживо сдирает с него шкуру? Народ возненавидит коммунистов за то, что они против Карлика?! Народ, что ли, скажет: не трогайте нашего дорогого бандита, пусть процветает, богатеет и убивает нас, как скотину, когда ему вздумается? Не трогайте его, и господина Флореску, и господина Месешана, самых популярных в городе людей! Не трогайте и господина полицейского, ведь он еще не всем свернул челюсти! Значит, это грозит коммунистам? Народ отвернется от нас, и мы проиграем на выборах?!

Софронич дал ей выговориться, высокомерно улыбаясь. Он не возмутился, и на его лице не выступили красные пятна, как тогда, когда он чувствовал себя оскорбленным. Он знал, что твердо стоит на нужной позиции, что центр на его стороне, следовательно, он не может ошибаться. Более того, он считал себя непогрешимым. Поэтому и был таким осторожным, всегда осторожным и осмотрительным. Если он и задерживал какое-то дело, то ради того, чтобы ни в чем не ошибиться. И он оказывался прав, рано или поздно, пока твердо держал власть в руках. Пусть кто-то обижается, кто-то считает его подозрительным и суровым. Поймет со временем. И обида пройдет. Главное — власть.

— Все, товарищ Катя? — спросил он. Он называл ее товарищ Катя, а не товарищ Ланга, обращаясь к ней вопреки обыкновению с некоторой слегка снисходительной фамильярностью, как к ребенку, речи которого нельзя принимать всерьез.

— Я кончила, — ответила Катя, — интересно, что вы мне ответите.

— Я отвечу. Дело в том, что речь идет не о популярности Карлика. Не внушайте товарищам, будто я утверждаю, что этот бандит популярен и любим народом. Нет. Но если мы самочинно уничтожим его, наша популярность окажется лишь временной. Мы рискуем потерять связь с нашими попутчиками, с либералами, с мелкобуржуазными элементами и даже с буржуазией, которую мы сумели хоть на время оторвать от крайне реакционных сил. Это будет лить воду на мельницу Шулуциу и ему подобных, показывая, что с нами невозможно работать сообща, потому что мы тут же начинаем поднимать массы и оттеснять своих союзников. Я мог бы еще многое сказать, но пока ограничусь тем, что повторю, как говорил и товарищу Дэнкушу, что он допустил ошибку. Главное в политике — завоевание власти. «Кто кого?» — в этом весь вопрос. Надеюсь, вы меня поняли?