Сын этого законченного джентльмена, Сайрус, не захотел играть в бридж или встречаться с государственными мужами в часы отдыха. Он предпочитал видеть их в рабочее время и стал журналистом, как и его дед. Но не магнатом прессы, а просто репортером и комментатором.

Его самолюбие было уязвлено тем, что никто не верил, будто он, внук основателя, а затем и главный акционер газеты, умеет сам сносно писать. Тогда он, чтобы убедить всех, стал вести себя как молодой честолюбивый репортер, рожденный в хижине, и пользовался своим настоящим положением лишь для того, чтоб еще больше преуспеть в делах. Недоверие окружающих, а может быть, и неуверенность в себе обязывали его стать популярным журналистом, статьи которого публиковались одновременно в пятидесяти газетах «от побережья до побережья». Он не принимал на себя руководство газетой из самолюбия, зато стал самым авторитетным комментатором и разъезжал по всему миру, встречаясь с весьма влиятельными людьми и с массой менее влиятельных.

В тот зимний полдень, когда он прибыл на своей машине в городок северной Трансильвании, о котором никогда не слыхал ни один из читателей газеты «Сан», он приготовился прибавить несколько имен к разряду незначительных людей. Для господина Уорнера доктор Шулуциу был человеком безвестным, хотя в этом городе и считался фигурой. Великий журналист приехал сюда, чтоб пополнить свои представления о послевоенных политических волнениях.

За последние два-три месяца он наблюдал несколько гражданских войн в Азии, Африке и Европе и прибыл сюда, прослышав, что в этом укромном уголке мира «анархия показывает зубы». Господин Уорнер намеревался написать «книгу о насилии». Его идеи в основном не очень-то отличались от идей доктора Шулуциу, с той лишь разницей, что его пленяли именно те явления, которых местный политик избегал и, узнавая о них издалека, предавался великой скорби.

Например, господин Уорнер в любом случае предпочел бы беседу с Карликом беседе с Шулуциу, в то время как доктор Шулуциу ни в коем случае не хотел встречаться с главарем банды, хотя на деле их судьбы были тесно связаны.

Прибывший в сумерки журналист проехался на машине по улицам города, заметил волнения горожан и даже присутствовал при том, как толпа покидала зал «Редуты», направляясь к вилле Грёдль.

Неоднократно он наблюдал толпы народа, выходящие на демонстрации, берущие штурмом здания. Видел городские стены, покрытые надписями. Он побывал в Барселоне в 1937 году и недавно, в 1945-м, — в Афинах.

Это зрелище было не только внушительным для такого маленького, затерянного в глуши города — оно по сути своей интересовало журналиста. Он всегда что-то упускал в этой стихийной силе, что-то всегда оставалось для него сокрытым. Он мог понять толпы, организованно выступающие с плакатами на демонстрациях, шагающие стройными рядами, выкрикивающие лозунги. Он признавал за ними, даже в тех случаях, когда они прямо или косвенно были враждебны ему, мощную волю кого-то, кто объединял их, подобную воле своего деда, великого Бэрча, основателя газетной империи, которая невидимыми сетями опутывала города. И он восхищался подобной силой, когда она сохраняла невидимый ореол, когда не превращала мир в казарму.