Ах, те два дня на волшебном острове – столько красоты и счастья, более чем достаточно, чтобы не пожалеть, что ты родился на свет. И как близко они подошли к осуществлению финального пункта своего плана! У него до сих пор перехватывало дыхание, стоило ему вообразить, как он живет с этой женщиной долгие годы. Даже теперь он бы не отказался, будь у него такой шанс, хотя в этой осунувшейся костлявой женщине, стоявшей рядом с его женой по другой сторону двери в патио – обе разглядывали сад, – трудно было узнать единственную любовь его жизни. Одного взгляда хватило, чтобы понять, чем обернулись для нее годы, минувшие с его повторного отъезда в Мексику. Покаяние, что он некогда назначил самому себе, исполнять выпало ей. Его жена, с изумлением обнаружил он, ныне, по всем объективным параметрам, была более привлекательной женщиной.

Из трех женщин первой заметила его Франсин, и по ее тонкой улыбке он понял, каким безумством было возомнить, будто ему удастся преуспеть там, где его отец и дед, мужчины покачественнее, чем он, потерпели провал. Будто ей было известно о револьвере в его кармане, как и о бесполезности этого оружия здесь и сейчас.

Грейс обернулась к нему, и в ее глазах он прочел то, чего более всего боялся: он не страдал мучительно все эти годы после Мартас-Винъярда, он нашел способ быть счастливым с другой женщиной и другим мальчиком. Несомненно, предчувствие, что все так и случится, посетило ее в их последнюю ночь на острове, когда Грейс пришла к нему в коттедж и они занимались любовью и говорили о будущем и о прошлом. Как он втайне надеялся, она выслушала его исповедь и приняла близко к сердцу – ее чудесному, всепрощающему сердцу – несчастье, причиненное им собственному ребенку, и отпустила ему вину. Но потом, когда они обсуждали, как они расстанутся с прошлой жизнь и начнут вместе новую, и когда она поняла, что он имеет в виду только троих – себя, ее и Майлза, – а свою дочь подумывает оставить матери или, хуже того, вовсе позабыл о ней думать, вот тогда он все испортил. Он пытался изо всех сил загладить свой промах, твердил, что не знал, захочет ли Грейс взять Синди с собой, но ущерб был непоправим. В тот момент она увидела в нем мужчину, готового бросить ребенка. Возможно, она не сразу поняла, во что им выльется это открытие, но Ч. Б. Уайтинг понял.

Дочь, которую он бы покинул навсегда и которой много лет внушали, что ее воспоминания о том, как она стала калекой, не соответствуют действительности, последней обнаружила его возвращение домой, вероятно увидев отражение отца в стекле. Синди была единственной, кто ему обрадовался. Она развернулась, едва не упала и метнулась к нему с криком: “Папочка!” В этом слове он расслышал, как можно иначе и куда более здраво использовать штуковину, что оттягивала ему карман.