Зашибить головастика.

Из последних сил я завыл скособоченными губами.

8

– Эй, ты там как? – донёсся крик Кисоньки.

Крик Кисоньки сдул тошнотворный туман.

Мотыльков снесло, словно чихом великана.

◆

Я лежал свободный и прозрачный, как будто меня всего протёрли чистой тряпкой.

Я отчётливо понимал, кто я.

Я один из оставленных на обочине. Я давно здесь укоренился.

Живу в краю соблазнённых и покинутых. Из гнезда увлекли, но по пути бросили. И там никто не ждёт, и здесь всё не так. Томимся, мы каемся, юродствуем отчаянно, лишь бы заметили.

Примите нас, полюбите.

А они бы и рады, да больно рожи у нас страшные. Потому страшные, что знакомые черты угадываются. И боятся нас, и презирают за то, что самих себя в нас видят. Самих себя, только поражённых неизлечимо.

Руки у меня в стороны, хер торчком, вылитый канделябр. Ногами хожу, руками хватаю, глазами моргаю, ртом ем, хером тычусь и не пойму, что вокруг творится. А вокруг бедные, но честные лица нурсултанов и койко-мест.

Далёкая машина вгоняет в меня острые сваи.

Тук, тук, тук.

Слышите меня, мертвецы?

Слышите меня, грабители и убийцы, бедные, но честные, безвинно и заслуженно пострадавшие?

Я.

Желаю.