В какой-то момент вспыхивал пожар, готовый поглотить нас всех. Время устает от многого: наверное, даже от себя, и, возможно, мы уже носим в себе наше зловещее будущее: заброшенные дома, города и целые земли, пытки незадачливых, убийства невиновных, утопление детей, шокирующая скорбь, – мир всепоглощающего страха. И ошибка Хайдля, по всей вероятности, совпадала с нашей общей ошибкой: мы привыкли считать, что жизнь – это спринтерская дистанция, а на самом деле жизнь – марафон. Если бы мы просто бежали трусцой в направлении нового столетия, он бы успел сокрушить целые страны, а не только свой собственный бизнес да несколько инвестиционных банков.

Да-да, я знаю, что он не первый и не последний корпоративный преступник. И все же – думаю, я не одинок во мнении – он заслуживает лучшего, или, если угодно, большего. Человечество не способно к коллективным мечтаниям, но если бы дело обстояло иначе, стал бы мир, как спрашивала Пия, мечтать о Зигги Хайдле? Кто знает? Кто сможет ответить? Но теперь, когда Зигги Хайдля нет в живых, могу сказать одно: больше я ничему не удивляюсь.

2

Все, что я видел, – это тускнеющие глаза Зигги Хайдля, устремленные в небо, но когда я, запрокинув голову, попытался проследить за его взглядом, вверху ничего не оказалось, и, вернувшись с небес на землю – в Хобарт, в Тасманию, в свою жизнь, ко всем известным мне людям, к смеху и дружбе, к доброте и любви, я понял, что все это давно исчезло вместе с угодливой глупостью и ненавистью, с идиотизмом, который правил Тасманией, островом глупости, как своей вотчиной. Здесь не оказалось, да и не было никогда ровным счетом ничего.

На следующий день после прощания с Рэем я сидел в своей взятой напрокат машине и больше всего хотел уехать, но в том-то и штука, что остров – это образцовая тюрьма: ты можешь перемещаться с места на место, но не можешь сбежать. У меня был покрытый яркой краской спортивный автомобиль с откидывающимся верхом: когда-то такие машины не вызывали у такого водителя, как я, ничего, кроме насмешки. Но я никогда не говорил, что отличаюсь последовательностью. Я позвонил Хаву, одному из близнецов, но тот был занят и подъехать не смог, а второй, Генри, по словам брата, находился где-то за городом. Отношения у нас сердечные, хотя и не тесные – потому и сердечные, что не тесные. А Бо…

Бо погибла.

Я не упоминал? Кажется, упоминал. Об этом я никогда не распространяюсь, но постоянно думаю. В автокатастрофе, Бо было тогда двадцать. И я ничего не мог поделать. Несколько лет – точнее не помню – мы не общались. Я храню ее щетку для волос. И во всем виню себя. После той аварии минуло восемь лет. Ее волосы: черные, блестящие, как птичьи перышки.