Сидя во взятой напрокат спортивной машине, я в который раз ощутил невыносимую тяжесть всех потерь. Чтобы скоротать время до обратного рейса, а заодно и восстановить дыхание где-нибудь на просторе, я поехал на вершину горы, что высится над Хобартом и над всей южной частью острова. А может, отправился я туда лишь потому, что все дороги, казалось, вели в гору, но, если честно, никаких дорог я не видел, как не видел и дерьмового Хобарта с приземистыми уродливыми домишками, каждый – как бельмо на глазу. Я старался не смотреть по сторонам, чтобы ничего этого не видеть.

В юности мы с Рэем частенько ходили, а то и бегали на гору далекими тропами. Бегали! Теперь это казалось немыслимым. Такая радость, такое чудо. Перед глазами красота. Нам не верилось, что эта красота принадлежит нам. Нам, голодранцам. Это не укладывалось в голове. Нам было неведомо, что эта красота – мы сами.

Познавая этот мир, мы выстроили его философию – философию пляжей, моря, тропических лесов, диких рек, а гора, эта безликая громада, стала нам дорогой к небу, падавшие с нее камни приносили с собой яркий свет небесного равнодушия. И в мире дикой природы мы, как стало ясно, не были пассивными рабами судьбы, обреченными на эту роль нашей историей. Нет. Мы обнаружили, что свободны выбирать каждый шаг и каждое решение, мы могли надеяться на что угодно, и надежда жила в нас самих, пока мы об этом помнили.

А почему забыли? Что произошло? На что мы обменяли нашу свободу? Быть может, она вызывала у нас головокружение? Или мы не сумели ею распорядиться? Или она пугала нас? Не знаю. В возрасте двадцати лет мы приняли решение жить. А потом? Потом мы сделали другой выбор.

Нам только и оставалось, что бежать во весь дух, и смеяться, и ускорять бег еще и еще, по скалам, по каменистой тропе «Зигзаг трек», становившейся все круче, все рискованнее, все неприступнее, в жару и в снег; бежать, задыхаться, отдуваться, гореть, подниматься и бежать, бежать без остановки. Окружавшая нас дикая местность обладала мощью, почти всемогуществом. За горным пиком тянулись нетронутые земли, простиравшиеся на запад и юго-запад острова, не прерываемые ни дорогами, ни поселениями, – по ним можно скитаться, десять дней не встретив ни одной живой души и не видя ничего, кроме этого мира, приводившего в конце концов к дикому морю. Мы бежали и бежали, мы были ничем и в то же время всем. Это уму непостижимо. Это непередаваемо. Можно его пробежать и огласить смехом. Но описать словами невозможно. Слова не способны выразить наших чувств, наших познаний и моих потерь. Слова – часть этого мира, но они еще и клетки в поисках птицы.