И в политике ощущается, что надвигается нечто, и это нечто имеет уже совсем другое лицо и другой кулак, чем теперешняя власть. Чем дальше, тем больше Ребман начинает разделять мнение Михаила Ильича и понимать, что его товарищ был прав, когда говорил, что то, что случилось весной, вовсе не было революцией – она еще впереди.

По всему городу демонстрации, марширующие по улицам с транспарантами, выступающие против временного правительства. Среди бела дня люди бросают работу, приезжают целыми поездами только для того, чтобы постоять и послушать коммунистических ораторов, призывающих свергнуть Временное правительство с его буржуазными порядками, но, прежде всего, раз и навсегда покончить с войной. «Положим конец массовому убийству! России нужен мир, мир любой ценой!», – такими лозунгами большевики подкупали народ.

И лица на этих демонстрациях теперь совсем не те, что еще так недавно чаяли Царства Божия на земле. Это совсем другие люди – они словно только что вышли из ада, – даже смотреть страшно. И откуда такие берутся?

Когда Ребман наблюдал одно из таких шествий, он вдруг вспомнил другую процессию, ту, которую он, еще будучи гимназистом, видел дома в Рейнгороде, – первомайское шествие девятьсот седьмого года: пятнадцать или, может быть, двадцать мужчин с красными флагами и сразу за ними, в полном одиночестве, их профессор литературы, в сюртуке и цилиндре. «Это социалисты», – объясняли друг другу зрители и усмехались.

На этих демонстрациях уже никто не смеется. Здесь нет и социалистов во фраках, это марширует всемирный потоп собственной персоной, первобытное животное, которое растопчет все. Глаза! Выражение лиц! Это уже не добродушные русаки, полгода назад обнимавшие друг друга со слезами радости, это – всенародный ледоход.

Размышления Ребмана внезапно прервал чей-то голос:

– Откуда они взялись? Таких рож я сроду не видывал, хотя все пятьдесят лет своей жизни прожил в Москве. Они выглядят так, словно дьявол их выпустил из преисподней. Нет, вы только взгляните на это! Это женщина или мужчина, кто это вообще, собственно говоря?

А Ребман про себя думает: по мне, так пусть хоть сожрут друг друга, если это им доставит удовольствие. Он занят делом. Его предприятие процветает. Сигары пользуются таким огромным спросом, что можно запрашивать любую цену. И Ребман не был бы достойным питомцем «International», если бы не воспользовался такой возможностью. К тому же склонность к торговле у него в крови, его с ранних лет звали «жиденком». Если у кого-то из школьных товарищей была вещь, на которую Петерли положил глаз, юный Ребман не успокаивался до тех пор, пока она не попадала в его руки. При этом он использовал все уловки, выкидывал всевозможные фортели, пока шерстяной мячик, рогатка, головоломка, кнут с кожаной петлей и все прочие сокровища не оказывались в его руках. И когда вечером кто-то из товарищей приходил и виновато говорил: «Отец сказал, чтобы ты мне вернул мою вещь», – новый владелец отправлял его домой ни с чем, ссылаясь на неопровержимый аргумент детского права: «подарки – не отдарки!»