Он порывисто обнял ее, и сердца их забились рядом, заглушая стук другого.

– Может ли человек быть так счастлив, господин? – прошептала она, вспыхнув.

– Счастье человеческое воистину беспредельно… но прошу тебя, не называй меня господином. Зови меня, как называла ты своего избранника в грезах.

– О тебе были мои грезы, великий Набусардар, о тебе и Гильгамеше.

– И кого же ты предпочла, моя ненаглядная? – нежно спросил он, любуясь очертаниями ее губ.

– Засыпая, я шептала строки из легенды о Гильгамеше, а думала о тебе. Подвиги Гильгамеша были твоими подвигами. Любовь Гильгамеша была твоей любовью, вся жизнь Гильгамеша была твоей жизнью. А еще я думала о скульпторе Гедеке, изваявшем Гильгамеша с львенком под мышкой, и мечтала быть львенком, которого ты прижимал бы к своему телу. Я очень тосковала. Поверяя темноте свою тоску, я звала тебя из Вавилона в Борсиппу и верила, что однажды ты все-таки явишься. Явишься мне в сновиденье и заключишь в свои объятия, и я смогу сказать тебе все, чего не решалась произнести наяву: милый, любимый, прекрасный, желанный мой.

– Вот и зови меня так отныне, да прижмись ко мне покрепче, я хочу, чтобы ты почувствовала, как сильна и надежна моя защита. Будь львенком, но будь и любящей женой, у которой я найду поддержку и опору.

Она слушала его, как слушает раскрытая чашечка цветка перезвон благодатных дождевых капель, стекающих на ее донце. Она слушала его и потом ответила так:

– О, я буду огнем, который обогреет тебя, я буду ветром, который породит в тебе бурю. Я буду облачком, и, подобно тому, как пролившийся из облачка благодатный дождь поит иссохшую землю, я утолю жажду уст твоих после тяжких трудов. Я буду тем восторгом, что наполнит смыслом твою жизнь; улыбкой, вселяющей надежду; родником, дающим начало рекам и морям, по берегам которых селятся народы и возникают государства. Я хочу быть для тебя всем этим, чтобы ты обрел во мне новые силы и стал неуязвимым.

Она всего лишь повторяла слова скульптора, но какое это имело значение!

В это мгновение они стали ее собственными словами, только ими могла она выразить то, что переполняло ее душу.

Удрученный треволнениями последних недель, Набусардар почувствовал, что слова ее, как целебный бальзам, пролились на его раны. Наконец-то напряжение мучительных дней, проведенных в сторожевых отрядах и в Вавилоне, сменилось ощущением безграничной радости и покоя. Счастье переполняло его, оно затопило его, как лавина, и он схватил и поднял Нанаи высоко-высоко, к самому небу, и вдруг рассмеялся хрипловатым смехом солдата.