Итара бесшумно вышел, лишь сквозняком взметнуло полы его плаща.

Дверь осталась открытой, потоки воздуха шевелили шерстяные занавесы. С улицы донесся голос, требовавший пропустить в дом командования армии.

Безошибочно узнав его, Набусардар приказал страже отворить ворота.

– Нанаи! – только и смог вымолвить он, когда посетительница переступила порог и дверь за нею затворилась.

Она стояла перед ним в шлеме и длинном плаще, надетом поверх женского платья.

– Я явилась к тебе, мой господин, прости мне этот поступок, – проговорила она серьезно. – Правда, нынче такое время, что тебя уже ничто не удивит. Я переоделась воином и на коне прискакала из Борсиппы…

Набусардар окаменел. Слезы любви блеснули в его глазах.

Нанаи негромко продолжала:

– …не потому, что опасалась за тебя, – о, могла ли я опасаться за моего Набусардара?! Прошу, выслушай меня, господин.

Она выждала, но, не получив ответа, взяла Набусардара за руку и, усадив на скамью, обняла за плечи.

– Ты недоволен моим приездом, господин, но и не гонишь меня?

Он судорожно стиснул кулаки, пытаясь унять глухую тревогу и боль.

– Ты так молчалив, – нежно проговорила она, – но я понимаю. Не один раз касалась я ладонью твоего лица, твоей груди, я знаю, как тебе трудно. Тяжелое время переживаешь ты, потому я и пришла к тебе, потому и прошу, выслушай!

– Нанаи, моя единственная, несравненная, – проговорил Набусардар, заставив себя улыбнуться, – говори, говори, быть может, твой животворный голос исцелит меня.

Прижавшись щекой к его плечу, она сказала:

– Целыми днями не выхожу я из комнаты, где ты позволил устроить мою мастерскую. Четыре стены да чистое небо над головою. На полу – бочки с глиной, мокрая холстина, инструмент, которым Гедека учит меня работать. На стенах – самые лучшие мои друзья, барельефы из жизни славного Навуходоносора, при котором жили и умерли мои предки. Посреди комнаты на подставке – изваяние матери с младенцем на коленях. Скоро я закончу его. Стоит тебе увидеть ее – и ты забудешь обо всем на свете. Мать обращена лицом на восток, и когда поутру восходит солнце, она улыбается его первым лучам. Улыбается, как улыбалась бы я сама, кормя своего сыночка.

Не удержавшись, Набусардар порывисто обнял Нанаи. Наперекор чванливой вавилонской знати, наперекор всему миру он будет слушать ее и не выпустит ее рук из своих.

– Так, мой Непобедимый, день за днем проводила я безмятежно, наедине со своей скульптурой, со своей мечтой. А сегодня, когда я вошла в мастерскую, мне показалось, что там кто-то прячется, хотя, ты знаешь, никому, кроме меня, входить туда не дозволено. Мне почудилось, будто за мной наблюдают. Но в комнате никого не было. Я протянула руку к ларцу из черного дерева, который ты заказал для моих инструментов, и, к удивлению, вместо железного резца нашла там кинжал, нашу семейную реликвию, у нас ее передают из рода в род… Тот самый кинжал, с которым я пасла овец. Не знаю, как он туда попал, но я схватила эту драгоценность и стала рассматривать. На рукоятке ее выбита надпись: «Жизнью пожертвуй, Гамадан, во имя чести и народа». Прочитала я это и забыла об улыбке «Матери с младенцем». Кровь вскипела во мне, словно бурный поток. Я бросилась во дворец и застала там Теку. Она как увидела кинжал, так глаз с него не спускала.