Он пришпорил коня. Зеваки устремились за ним следом. Старики и женщины в проулке расступились, изумленные. В наступившей тишине всадник спросил, кто эта женщина и чем она провинилась.

Кто-то шепнул:

– А этот солдат что-то малость смахивает на благородную госпожу.

Это и в самом деле была Нанаи, возвращавшаяся из дома командования армии от Набусардара.

– Чем провинилась эта женщина? – повторила она свой вопрос.

– Она персиянка, господин! – выкрикнул старец с длинной всклокоченной бородой.

– Я спрашиваю: чем она провинилась?

– Ничем, господин, ничем, – с этим криком несчастная бросилась к всаднику. – Провинилась я только тем, что породило меня на свет лоно персиянки. Смилуйся, господин! Они убьют меня, господин! Я ни в чем не повинна. Я поклоняюсь Ормузду, но почитаю и вавилонских богов, вашего царя и ваши законы! Мой дом на Торговой улице, я живу честно, торгую луком и чесноком. Не допусти, господин, чтобы город твоих богов и царя твоего стал вертепом.

Нанаи содрогнулась и не могла выговорить ни слова – язык ее словно завязали узлом. Она вспомнила о князе Устиге, и, хотя день был жаркий, в лицо ей пахнуло холодом. Нанаи почудилась затхлость глубокого подземелья.

– Господин, – рыдала женщина, с мольбою воздев руки, так как халдейки стали плевать в неё.

– Перестаньте! – повелительным тоном произнесла Нанаи и подняла руку к шлему.

Не поднимаясь с колен, персиянка вскинула голову.

– Благодарю тебя, господин.

– Не смейте ее трогать! – добавила Нанаи и повернула коня.

Только теперь заметила она служителя бога Эа. Облаченный в долгополую белую ризу, стоял он возле столба, на котором были высечены своды законов. Проскакав мимо него, Нанаи стала пробираться к мосту через Евфрат.

Улицы бурлили, Вавилон напоминал развороченный муравейник.

Маршировали солдаты, у внешних и внутренних ворот сменялась стража, тянулись повозки, груженные военным снаряжением, раскидывались станом войсковые части; сновали женщины, дети, старики. От городских стен, где жили и умирали в грязи поколения неимущих, голодными глазами взирая на дворцы вельмож, толпами валили нищие. Голытьба хлынула с окраин к центру города, покидая лачуги из глины и тростника, которые прыщами на теле аристократа уродливо и робко лепились возле роскошных палат богачей. Хотя Набусардар позаботился и об этих подданных великой Вавилонии, выделив для них убежища, однако множество бедняков запрудило улицы, сея панику и мешая марширующим солдатам.

В конце концов. советники царя подали мысль установить в разных концах города десять глиняных досок с призывом к спокойствию и благоразумию. Люди ринулись к доскам. Каждому хотелось знать, что там написано. Каждому хотелось видеть их собственными глазами. Шум, гам, перебранка от этого только усилились.