— Я и в самом-то Толедо не очень уловил… в чем эта благодать, — признался Косточкин.

— Правда? — спросила она, быстро на него взглядывая. — А мы с Вадимом там еще не бывали…

Косточкин развел руками.

— Могу точно сказать, что здесь интереснее.

— В Смоленске?

— По крайней мере, никакие тамошние часы и башни не задавали параметры… параметры, короче, другого измерения, что ли…

— Здорово, если не врешь, — сказала Яна.

Косточкин взглянул на нее.

— Зачем же мне врать?

— Ну-у…

Девушка начала вдруг густо краснеть, отвернулась, показала тут же рукой на пустое высокое место и сказала, что здесь стояла церковь Одигитрии, в которой служил священником историк Мурзакевич. Мимо нее и проезжал Кайсанов.

— Н-но! — воскликнула она, раздувая тонкие ноздри, сверкая глазами, поправляя выбившиеся волосы. — Нет, классно, что нас вывело на эту линию. И над ней будто вспыхивают кляксы разноцветные, да? Всяких имен и ассоциаций, ага? Ведь у каждого имени свой цвет. Павел — коричневый. Мое…

— Серебряное.

Она взглянула на Косточкина.

— Да ну?.. Нет такого вообще цвета, между прочим. Белый, что ли? Это же скучно!

— Только не мне, — жарче, чем нужно, ответил Косточкин.

— Хотя Кандинский и говорит, что, мол, да, Ван Гога оторопь брала и он мучился вопросом, может ли написать чисто белую стену. И еще что-то о безмолвии, в котором скрыты хоры… так примерно. Но в этом меня трудно заподозрить, правда же? Поговорить я люблю. Особенно если есть востроух рядом. — Она замолчала и уставилась на Косточкина, чуть склонив голову набок. — Но сам же мэтр и говорил, что все цвета звучат. Многоцветье я и люблю.

Он тоже смотрел на нее. Они стояли на перекрестке. Косточкин здесь запечатлел невидимую церковь. Он взял ее за руку. Когда перешли дорогу, Косточкин нехотя выпустил ее руку.

— Прямо как пионервожатый, — заметила она.

— Ты же не знаешь, что это такое, — возразил он, — пионерия, комсомол…