Он и сам испытывал чудовищное давление, пытаясь получить подписи Нардона и Бласко до 30 июня – в этот день истекал срок их первоначального соглашения с Вином Хэйвеном, после чего оно могло быть пересмотрено. Торопясь договориться с Койлом Мэтисом и уложиться в заданные временные рамки, Уолтер не имел иного выбора, кроме как подписать контракт с “Эл-би-ай” на поставку бронежилетов, какими бы неприятными ни были условия. И теперь, прежде чем что-либо могло измениться, угольные компании стремились опустошить долину Девятимильного ручья и проникнуть в горные недра – они вольны были это делать благодаря одной из редких безусловных удач Уолтера: он сумел быстро добиться разрешения и вынудил Аппалачский юридический центр прекратить затянувшуюся тяжбу по поводу разработок в долине. Сделку скрепили, и теперь Уолтер должен был в любом случае забыть о Западной Вирджинии и как следует взяться свой проект по борьбе с перенаселением. Нужно было запустить программу прежде, чем либерально настроенные студенты построят планы на лето и отправятся работать на избирательную кампанию Керри.

За две с половиной недели, прошедшие со дня встречи с Ричардом на Манхэттене, население Земли возросло на семь миллионов. Семь миллионов человеческих существ – фактически население Нью-Йорка, – которые примутся уничтожать леса, загрязнять реки, асфальтировать луга, выбрасывать мусор в Тихий океан, жечь нефть и уголь, истреблять животных, слушаться Папу Римского и заводить по десять детей. С точки зрения Уолтера, самой влиятельной в мире темной силой и самым главным поводом бояться за человечество и будущность планеты была католическая церковь – хотя, несомненно, фундаментализм Буша и бен Ладена занимал почетное второе место. Уолтер не мог без гнева смотреть на церковь, или на изображение рыбы на чьей-нибудь машине, или на надпись “Иисус близко”. В местах наподобие Западной Вирджинии он злился почти на каждом шагу – что, несомненно, подливало масла в огонь, когда Уолтер сидел за рулем. Дело было не только в религии, не только в гигантомании, от которой, как никто, страдали американцы, не в “Уолмартах”, не в кукурузном сиропе, не в грузовиках на дороге. Уолтеру казалось, что никто во всей стране даже на секунду не задумывается о том, что каждый месяц приходится впихивать еще тринадцать миллионов крупных приматов на ограниченную земную поверхность. Безмятежное равнодушие провинциалов заставляло его буквально на стенку лезть.

Недавно Патти предложила Уолтеру в качестве лекарства против гнева слушать радио за рулем, но, с его точки зрения, оно само по себе было свидетельством того, что ни один американец не задумывается о скорой гибели планеты. Разумеется, все радиостанции, и светские, и религиозные, активно поддерживали разрушение; музыкальные каналы продолжали шуметь по пустякам, а Национальное общественное радио – тем более. “Горное радио” и “Домик в прерии” веселились, и, с точки зрения Уолтера, это был пир во время чумы. Хуже всего были “Воскресное утро” и “Все схвачено”. Новости по Национальному радио, хоть и в кои-то веки либерального толка, стали рупором правоцентристской идеологии свободного рынка. Они расценивали малейшее замедление экономического роста страны как катастрофу и попусту растрачивали драгоценные минуты утреннего и вечернего эфира – минуты, когда нужно было бить в набат по поводу перенаселения и массового вымирания видов, – на патологически серьезные рассуждения о литературе и музыкальных вывертах вроде “Орехового сюрприза”.