Гаэтон стоял у затемненного окна в своей рваной, запятнанной кровью одежде. Она нервно улыбнулась и потянулась к краю полотенца, завязанного на груди.

Он замер – кажется, даже дышать перестал, а ее дыхание, наоборот, участилось.

– Не делай этого, Из, – прищурился он; раньше она приняла бы это за гнев.

Изабель развернула полотенце и позволила ему упасть на пол. Из одежды на ней осталась повязка на ране.

– Чего ты от меня хочешь? – спросил он.

– Ты знаешь.

– Ты девушка. Идет война. Я преступник. Тебе мало причин держаться от меня подальше?

Все эти аргументы подошли бы для прежнего мира.

– В другое время я заставила бы тебя за мной погоняться. – Она шагнула к нему. – Заставила бы как следует потрудиться, чтобы меня раздеть. Но у нас нет времени, так ведь?

Стоило признать это, произнести слух, как ее захлестнула волна печали. Так было с самого начала – у них не было времени. На ухаживания, на влюбленность, на то, чтобы пожениться и завести детей. Возможно, у них даже одного дня не было. Ей не хотелось, чтобы ее первый раз был таким, полным печали. Не хотелось думать, что для них все уже кончилось, не успев начаться, но поделать с этим она ничего не могла.

Изабель наверняка знала одно: она хочет, чтобы этот мужчина стал ее первым любовником. Хочет запомнить его навсегда.

– Монашки вечно твердили, что я плохо кончу. Думаю, они имели в виду тебя.

Он подошел к ней, взял ее лицо в ладони:

– Ты меня пугаешь, Изабель.

– Поцелуй меня.

С первым прикосновением его губ мир будто изменился. Или, может, она сама изменилась. Ее пронзила дрожь, дыхание перехватило. Она терялась в его руках и снова находилась, разбивалась на части и собиралась заново. Слова «Я люблю тебя» горели в ее душе, стремясь вырваться наружу. Но еще больше она хотела услышать эти слова, чтобы хотя бы раз ей сказали, что она любима.

– Ты пожалеешь об этом, – сказал он.

О боже, какие глупости.

– Никогда. А ты пожалеешь?