– Мать отдала это мне, когда я закончил колледж.

Я смотрю на фотографию и ничего не вижу из-за слез.

– Вы с Софи спасли мне жизнь, – говорит Ари.

Слышу, как рядом Жюльен шумно выдыхает. У него опять появились вопросы.

– Ари – сын моей лучшей подруги. Когда Рашель угнали в Аушвиц, я забрала его к нам, хотя в доме жил немецкий офицер. Было немножко… страшновато.

– Ваша мама скромничает, – вмешивается Ари. – Во время войны она спасла девятнадцать еврейских детей.

Вижу недоверие в глазах сына, и мне становится смешно. Как же мало знают о нас наши собственные дети.

– Я ведь тоже Россиньоль, – напоминаю я. – И значит, тоже немножко Соловей.

– Но оставшийся в живых, – добавляет Ари.

– А папа знал? – спрашивает Жюльен.

– Твой отец… – Я замолкаю. Твой отец. Вот она, тайна, из-за которой мне пришлось похоронить все воспоминания.

Всю жизнь я бежала этого, пытаясь вычеркнуть из памяти, но сейчас вижу тщету своих усилий.

Настоящим отцом Жюльена, во всех смыслах, был Антуан. Отцовство определяет вовсе не биология. Все решает любовь.

Я глажу сына по щеке:

– Ты вернул меня к жизни, Жюльен. Когда я взяла тебя на руки, после всех ужасов, я вновь смогла дышать. И смогла вновь любить твоего отца.

Никогда прежде я этого не осознавала. Жюльен вернул меня к жизни. Его рождение было светом во мраке отчаяния. Благодаря ему мы – я, Антуан и Софи – вновь стали семьей. Я назвала его в честь своего отца, любить которого научилась слишком поздно, когда его уже не было на свете. А Софи вновь стала старшей сестрой, о чем всегда мечтала.

Я обязательно расскажу сыну историю своей жизни. В воспоминаниях столько боли, но и радости не меньше.

– Ты расскажешь мне обо всем?

– Почти обо всем, – усмехаюсь я. – Не бывает француженки без тайн.