Мари-Лора сидит, прижавшись плечом к Этьену или доктору Жеффару. Папа может быть где угодно. Вдруг он — тот приближающийся голос? Или те шаги справа? Он может быть в тюрьме, в окопе, за тысячу километров отсюда. Или его уже давно нет в живых.
Она под руку с Этьеном ходит по музею, говорит с сотрудниками, из которых многие ее помнят. Директор уверяет, что они сами ищут ее папу, как только могут, что будут и дальше помогать ей с квартплатой, с обучением. Алмаз никто не упоминает.
Весна набирает ход. Эфир заполняют коммюнике: Берлин взят, Геринг капитулировал, загадочные нацистские бункеры открываются. На Аустерлицком вокзале шепчутся, что вернется один из ста. Что у тех, кто вернулся, шею можно обхватить колечком из большого и указательного пальца. Что когда они снимают рубашку, видно, как под ребрами ходят легкие.
Каждый раз, садясь есть, Мари-Лора чувствует, что предает папу.
Даже те, кто вернулся, вернулись совсем другими: они старше, чем должны быть, как будто были на другой планете, где время течет быстрее.
— Есть вероятность, — говорит Этьен, — что мы так ничего и не узнаем. Надо быть к этому готовыми.
Мари-Лора слышит голос мадам Манек:
Они ждут все лето: Этьен с одной стороны, доктор Жеффар — с другой. И однажды августовским вечером Мари-Лора ведет дядю и доктора Жеффара по длинной лестнице, на солнце, и спрашивает, безопасно ли сейчас перейти улицу. Они отвечают: да, и она ведет их по набережной к воротам ботанического сада.
На дорожках перекрикиваются дети. Неподалеку играет саксофон. Она останавливается перед зеленой беседкой, гудящей от пчел. Кто-то где-то сейчас придумывает, как скинуть капюшон горя, но Мари-Лоре это не по силам. Пока не по силам. В конце концов, она всего лишь девочка-инвалид без дома и без родителей.
— Что дальше? — спрашивает Этьен. — Обедать?
— В школу, — говорит она. — Я хочу пойти в школу.
12. 1974 г.
12. 1974 г.
Фолькхаймер
Фолькхаймер
Франк Фолькхаймер живет в Западной Германии, в пригороде Пфорцхайма, на третьем этаже, в доме без лифта. В его квартире три окна. Почти весь вид состоит из огромного рекламного щита, закрепленного на торце дома через улицу. На щите изображены нарезанные кружками колбасы — размером с Фолькхаймера, красные, розовые, серые по краям, украшенные веточками петрушки высотой с куст. По ночам четыре безрадостных электрических прожектора над щитом заливают квартиру странным отраженным светом.
Ему пятьдесят один год.
Косой апрельский дождь падает в лучах прожектора, телевизор моргает голубым светом. Фолькхаймер, привычно нагибаясь, входит из кухни в комнату. Ни детей, ни собаки, ни кошки, ни домашних цветов, очень мало книг на полках. Только журнальный столик, матрас и единственное кресло перед телевизором, в которое он и садится. На коленях круглая жестяная банка с печеньем. Он съедает их все: сначала цветочки, потом крендельки и наконец трилистники.