Он с облегчением услышал тихий голос врача, выглянувшего с лестницы и сообщившего, что Люк Маркс очнулся и хочет его видеть.

Роберт осторожно, стараясь не шуметь, поднялся по лестнице и снял шляпу, наклонив голову, чтобы войти в низенькую дверцу убогой комнатки. Он снял шляпу перед этим простым крестьянином, потому что ощущал присутствие чего-то еще, более ужасного, что витало по комнате и жаждало, чтобы его впустили.

Феба Маркс сидела у изножья кровати, устремив пристальный взор на лицо мужа. Во взгляде ее бледных глаз не было нежности, лишь острое, тревожное беспокойство: она боялась подступающей смерти, а не потери мужа. У камина старушка гладила белье и готовила бульон, который едва ли будет нужен ее сыну. Больной лежал на кровати, голова покоилась на подушках, его грубое лицо было смертельно бледным, а огромные руки беспокойно двигались по одеялу. Феба читала ему; открытое Евангелие лежало среди бутылочек с лекарством на столике у кровати. Все предметы в комнате были чистыми и аккуратными и несли на себе печать опрятности, что всегда была отличительной особенностью Фебы.

Молодая женщина поднялась, когда Роберт Одли шагнул за порог комнаты, и поспешила к нему.

— Позвольте мне минутку поговорить с вами, сэр, прежде чем вы побеседуете с Люком, — нетерпеливо прошептала она. — Ради бога, дайте мне вначале поговорить с вами.

— О чем эта девица толкует там? — спросил больной с приглушенным рычанием, хрипло замершим на его губах. Он был свиреп даже в своей слабости. Его тусклые глаза замутил глянец смерти, но они все еще следили за Фебой острым недовольным взглядом. — Чего она хочет? — спросил он. — Я не потерплю заговора против меня и сам хочу поговорить с мистером Одли, что бы я ни сделал, я сам за все отвечу. Если я совершил зло, то исправлю его. Что она говорит?

— Она ничего такого не говорит, сыночек, — ответила старушка, подойдя к сыну, явно не очень подходящему для столь нежного обращения. — Она только говорит джентльмену, как тебе плохо, мой хороший.

— То, что я хочу сказать, я скажу только ему, запомни, — прорычал Люк Маркс- И только за то, что он сделал для меня прошлой ночью.

— Конечно, любимый, — успокаивающе ответила старушка.

Она не придавала большого значения настойчивым словам сына, полагая, что это бред. То бредовое состояние, в котором Люку представлялось, как его тащат целые мили сквозь горящий кирпич и известку, швыряют в колодцы, вытаскивают из глубоких ям за волосы и подвешивают в воздухе огромные руки, появившиеся из облаков, чтобы забрать его с твердой земли и швырнуть в хаос; и другие дикие ужасы и галлюцинации, бушевавшие в его расстроенном воображении.