– Все хорошо, все хорошо. Прости. – Я немного разжимаю руку и наклоняюсь к ее уху: – Как тебя зовут?

Она что-то отвечает еле слышным голосом, и я прижимаю свое ухо к ее губам:

– Повтори.

– Максин.

Я безумно хочу помочь Максин, но ужасная мысль, что мой дар – это выдумка, отравляет меня, и, чтобы прогнать ее, я говорю:

– Это правда. Это самая настоящая правда. Я помогу тебе, Максин. Я могу.

А она ничего не говорит, только улыбается мне и кивает, и ее рука дрожит в моей, и я подхожу к ней совсем-совсем близко, от нее пахнет детской присыпкой.

Я опускаюсь перед ней на колени. Идиотское платье натягивается и врезается мне в шею. Я хватаю подол и выдергиваю его из-под коленей одной рукой, а другой рукой держу Максин. Я боюсь, что эта ужасная толпа разлучит нас, потому что никому нет дела до Максин, она тут не имеет никакого значения, а для дедушки с Монро значение имеют только деньги, которые они потом за дверью сгребут в мешок.

– Позволь я дотронусь до твоего живота, – говорю я.

Она расстегивает ремень на кресле, и я прикасаюсь к ней, живот под платьем в горошек у нее совсем впалый. Я закрываю глаза и пытаюсь поймать свои обычные ощущения: свечение, световые канаты, но не чувствую ничего. Я открываю глаза – она терпеливо ждет. Я плачу, жму сильнее, чтобы вызвать свечение, но боюсь сделать ей больно, поэтому не давлю слишком сильно.

Она снова что-то говорит, я наклоняюсь, чтобы расслышать. Она шепчет:

– Не волнуйся, это неважно. Неважно.

Я вытираю слезы.

– Нет, это важно, – произношу я. – Это важнее всего на свете.

Я и кричу, и плачу, мне все равно, что обо мне подумают. Есть только я и Максин. Я заставляю толпу раствориться, вместо ее волчьей вони вдыхаю детский запах Максин, иду за ним. Эта чудесная девочка, в платьице Минни-Маус, от которой так сладко, по-детски, пахнет, я должна вылечить ее. Пусть я больше никогда никому не помогу, но ей я должна помочь. И вот постепенно возникают свечение и звон, сначала очень слабые, но я не теряю их, мысленно раздуваю и усиливаю, чтобы они превратились в фейерверк.

Продолжай в том же духе, говорю я себе, продолжай. И огонь разгорается, вырывается из-под моих рук.

Я проникаю в нее. Ее тело смыкается вокруг меня, я погружаюсь в ее телесные жидкости, красные и золотые. Я в самом ее нутре, ползу по сосудам, ударяюсь о кости, извиваюсь вместе с кишками.

Я заглядываю ей в голову и работаю с ее телом изнутри, то есть мы работаем вместе. Я поднимаю ее веки, смотрю через ее глаза и вижу – вижу себя, как я стою на коленях перед Максин.

Я чувствую ее губы на своей щеке, она улыбается. Но Кармел, Кармел снова плачет. По ее лицу текут слезы, мы говорим: «Все хорошо, все будет хорошо». Но я вижу, что Кармел – ведь я отлично знаю ее – Кармел чувствует себя плохо. Потому что знает – встать на ноги и пойти сможет только она, но не Максин.