— Что вы ей ответили?

— Чтобы не совала свой нос, куда не просят, и приняла ящики с колой! Какое ей дело, куда я езжу!

— По вашему голосу я чувствую, что вы сердитесь.

— Да! Да! Конечно сержусь, доктор Эшкрофт!

— На кого вы сердитесь?

— Ну… на… на себя!

— Почему?

— Потому что я на нее накричала. Знаете, доктор, вот заводишь детей и хочешь, чтобы они были самые счастливые на свете. А потом жизнь встает нам поперек дороги!

— Что вы имеете в виду?

— Она вечно просит у меня совета, во всем! Вечно цепляется за мою юбку, вечно спрашивает: «Ма, а как это делают? Ма, а куда это убрать? Ма то, ма сё! Ма! Ма! Ма!» Но я же не всегда буду при ней! Однажды я уже не смогу с ней нянчиться, понимаете! И у меня от одной этой мысли вот тут все сводит, в животе! Желудок узлом завязывается как будто! Просто физически больно, я есть не могу!

— Вы хотите сказать, что у вас бывают тревожные состояния, миссис Куинн?

— Да! Да! Еще какие тревожные! Ужасно тревожные! Стараешься все делать хорошо, давать детям самое лучшее! А что станется с нашими детьми, когда нас не будет? Что они будут делать, а? И как быть уверенным, что с ними ничего не случится? Вот как с этой девочкой, доктор Эшкрофт! С этой бедняжкой Нолой! Что с ней случилось? Где она может быть?

* * *

Где же она могла быть? В Рокленде ее не было. Ни на пляже, ни в ресторанах, ни в том магазинчике. Нигде. Он позвонил в отель на Мартас-Винъярде, узнать, не видел ли кто из персонала белокурой девушки, но на ресепшне его приняли за сумасшедшего. И тогда он стал ждать, каждый день и каждую ночь.

Он ждал весь понедельник.

Он ждал весь вторник.

Он ждал всю среду.

Он ждал весь четверг.

Он ждал всю пятницу.

Он ждал всю субботу.