– Нет,– рассмеялся я.– Да и какое мне дело.

– Прентис, мы с ним несколько раз играли в карты. Это просто дружба, ничего более.– Мама, кажется, смутилась.

– Ну да,– сказал я.– Приезжайте, комнаты будут. Никаких проблем.

– Хорошо.– Мама выщелкнула в чай пару горошин заменителя сахара. При этом смотрела на меня, и странным был ее взгляд.

Я повернулся к телевизору. Господи, что же теперь будет?

* * *

Я сел за папин стол. Изложил свои подозрения – это заняло больше времени, чем рассчитывал. Начал с бумаги и авторучки, но получались жуткие каракули, то и дело приходилось вытирать потеющую руку. Поэтому я придвинул к себе клавиатуру, а потом вывел файл на печать. Распечатку засунул в конверт и положил в верхний ящик стола. Жалко, что папа не обзавелся пистолетом. Я нашел свой охотничий нож в кожаных ножнах – о скаутских временах память – и засунул сзади за пояс джинсов. Рубашку сменил на футболку, поверх – короткий джемпер, чтобы побыстрее выхватить нож, в случае чего. При этом мне было и страшновато, и стыдно.

Мама в комнате для гостей возилась с клавесином. Я сунул в дверной проем голову: пахнуло лаком и каким-то допотопным клеем, лучше не знать, из чего сваренным.

– Хочу в замок съездить, дядю Фергюса проведать,– сообщил.– Помнишь, у меня в доме от прежней хозяйки осталось несколько работ Лалика[109]? Поговорю с дядей, может, захочет повоевать за них, когда дойдет до аукциона.

Мама стояла у верстака. На ней был рабочий комбинезон, волосы стянуты в «конский хвост» на затылке. Она полировала тряпкой заготовку из фанеры.

– Чьи работы? – Она сдула выбившуюся прядку волос с лица.

– Лалик. Рене Лалик. Стекло.

– Ах, да.– В ее взоре появилось удивление.– Но ведь Фергюс сам у тебя в пятницу будет.

– Они в погребе, завалены всяким барахлом,– объяснил я.– Я их даже не видел. Только названия в инвентарной книге. Запомнил на всякий случай. Если Фергюс захочет взглянуть, надо будет к пятнице их раскопать.

– Гм…– Мама пожала плечами, капнула из бутылки маслом на побуревшую тряпку.– Ладно. Привет от меня передай.

– Обязательно.—Я затворил дверь.

Уходил с мыслью о том, что надо было ей сказать… что сказать? Да хотя бы все то, что говорят на прощание люди, когда опасаются за свою жизнь. Но я боялся, что в моих устах это прозвучит смешно или мелодраматично. Ладно, подумал я, в случае чего за меня выскажется оставленное в ящике стола письмо.

Я сел в «гольф», выехал из Лохгайра и погнал по Галланах-роуд. Охотничий нож сначала неприятно давил в спину, но вскоре рукоятка из меди и дерева нагрелась и я про него забыл.