– Ты должна его произнести. Ты все мне должна рассказать, потому что я твоя дочь и не могу находиться с тобой в одной комнате, если все, что мы делаем, – сплошная ложь.

Мать грациозно встала, гибкая благодаря медитативным упражнениям, но, вставая, задела головой полочку для шампуней, и один флакон полетел на пол. Она сердито бросилась вон из душевого отсека, споткнулась о Пип и выбежала из ванной.

– Мама! – Пип поспешила за ней.

– С этой частью тебя я не хочу иметь ничего общего.

– С какой частью?

Мать резко обернулась. Ее лицо было не лицо, а чистое страдание.

– Уходи! Уходи! Оставьте меня в покое, оба! Ради бога, умоляю, просто оставьте меня в покое!

Пип с ужасом увидела, как та, которая теперь, казалось, всецело была Анабел, рухнула на кровать, натянула на голову одеяло и с громким мучительным плачем принялась лежа раскачиваться взад-вперед. Пип не ждала, что будет легко, но это было чересчур по любым меркам. Она отправилась на кухню и осушила стакан вина. Потом вернулась на веранду, подошла к кровати, отодвинула одеяло в сторону, легла позади матери и обняла ее. Она зарылась лицом в густые материнские волосы и ощутила ее запах, самый явственный из всех запахов, ни на что не похожий. Ткань серовато-коричневого платья была мягкая от сотни стирок. Мало-помалу плач утихал, сменяясь всхлипываниями. Дождь стучал по крыше веранды.

– Извини, – сказала Пип. – Извини, но я не могу просто взять и уйти. Я знаю, что тебе трудно, но ты меня родила, и тебе придется теперь иметь со мной дело. Это моя цель. Я твоя реальность.

Мать молчала.

Оба?

Пип понизила голос до шепота.

– Ты все еще его любишь?

Она почувствовала, как мать напряглась.

– Мне кажется, он по-прежнему тебя любит.

Мать судорожно втянула воздух и не выдыхала.

– Значит, должен найтись способ двигаться дальше, – сказала Пип. – Должен найтись способ простить и двигаться дальше. Без этого я не уеду.