По роду деятельности он наблюдал много человеческих характеров и пришел к определенным выводам о природе человека. Его выводам не хватало глубины и оригинальности, они были, по сути, банальны. Но Макгэррити ими дорожил, потому что добыл собственным умом. В первые годы брака он пытался поделиться с Мэй своими наблюдениями, но она отвечала только: «Надо же, кто бы подумал!» или иногда: «Надо же, никто бы не подумал!». Поскольку Макгэррити не мог разделить с женой свое «я», он постепенно утратил способность быть мужем, и она стала изменять ему.

Макгэррити жил с тяжким грехом на душе. Он ненавидел своих детей. Его дочери, Ирен, было столько же лет, сколько Фрэнси. У Ирен были красноватые глаза и волосы того же цвета. Она была противная и тупая. Она столько раз оставалась на второй год, что в четырнадцать лет все еще училась в шестом классе. Сыну Джиму было десять лет, и он ничем не выделялся, если не считать жирной задницы, которая с трудом влезала в штаны.

Макгэррити мечтал – вдруг Мэй придет к нему и признается, что дети не от него. Эта надежда грела ему душу. Ему казалось, он смог бы полюбить этих детей, узнай, что они от другого. Тогда он со стороны смотрел бы на их убожество и глупость, жалел их и помогал им. А пока он считает детей своими, он видит в них худшие качества, свойственные ему, и ненавидит в них себя.

Те восемь лет, что Джонни был завсегдатаем бара, он каждый день рассказывал Макгэррити про свою семью, хвалил Кэти и детей. Макгэррити все эти годы тайно играл в одну игру – воображал, будто Джонни – это он, Макгэррити, и это он рассказывает про Мэй и своих детей.

– Хочу показать тебе кое-что, – однажды с гордостью сказал Джонни, вытаскивая из кармана какой-то листок. – Моя дочь написала сочинение, и в школе ей поставили пятерку. А ей всего лишь десять лет. Я прочитаю тебе.

Пока Джонни читал, Макгэррити представлял, что этот рассказ написала его дочка. В другой раз Джонни принес неумело сработанную из дерева подставку для книг и с сияющим видом выложил на барную стойку:

– Хочу показать тебе кое-что, – с гордостью сообщил он. – Смотри, что мой сын Нили смастерил в школе.

«Смотри, что мой сын Джимми смастерил в школе», – мысленно с гордостью произнес Макгэррити, рассматривая деревянную подставку.

Как-то раз, чтобы завести разговор, Макгэррити заметил:

– А что, если мы ввяжемся в войну, Джонни?

– Ерунда, – ответил Джонни. – Мы с Кэти как раз обсуждали эту тему, просидели до утра. Я в конце концов убедил ее, что Вильсон никогда не допустит подобного.

Макгэррити попробовал представить, что они с Мэй сидят всю ночь и обсуждают эту тему, и она говорит ему: «Да, ты прав, Джим». Но у него ничего не получилось, потому что он понимал – быть такого не может никогда.