Я молчу. Как я могу сказать Макдермотту, что сейчас в моей жизни настал бессвязный период и что я замечаю, что стены выкрашены ярким, почти болезненно-белым, а в флуоресцентном свете они, кажется, пульсируют и отсвечивают. Откуда-то Фрэнк Синатра поет «Witchcraft». Я смотрю на стены, слушаю слова, неожиданно чувствуя жажду, но наш официант принимает заказ у громадного стола, за которым сидят исключительно японские бизнесмены, а за столиком позади них сидит то ли Джордж Маккоуэн, то ли Тейлор Престон, он одет во что-то от Polo, он подозрительно глядит на меня, Макдермотт с идиотским выражением на лице по-прежнему пялится на мой стейк, один из японских бизнесменов держит абак, другой пытается произнести слово «терияки», третий шевелит губами, потом подпевает песне, все за столиком смеются, он издает странные, но довольно знакомые звуки, строго покачивает головой, размахивает палочками, подражая Синатре. Его рот открыт, и из него вырываются искаженные слова песни: «…that sry comehitle stale… that clazy witchclaft…»
Телевизионное
Телевизионное
Я одеваюсь, чтобы пойти с Жанетт на новый британский мюзикл, открывшийся на Бродвее неделю назад, а потом мы идем в новый ресторан Малькольма Форбса в Верхнем Ист-Сайде. Я смотрю утреннее «Шоу Патти Винтерс», разделенное на две части. В первой части показывают Акселя Роуза, лидера рок-группы Guns’n’Roses, интервью с которым цитирует Патти: «Когда у меня стресс, я прихожу в ярость и направляю эту ярость на себя. Я резал себя бритвенными лезвиями, а потом понял, что иметь шрам – это еще хуже, чем не иметь стерео… Так что я лучше выброшу стерео, чем въеду кому-нибудь по роже. Иногда, когда я бешусь, расстраиваюсь или волнуюсь, я сажусь и играю на пианино». Часть вторая состоит из того, что Патти читает письма убийцы-маньяка Теда Банди, которые он писал своей невесте во время одного из многочисленных судов. «Дорогая Кэрол, – читает она, пока обрюзгшее лицо Банди появляется на экране (неудачная фотография, всего за несколько недель до казни; раньше-то он был красавчик), – пожалуйста, не садись в зале суда в одном ряду с Джанет. Когда я смотрю на тебя, она пожирает меня своими сумасшедшими глазами, словно безумная морская чайка, приглядывающаяся к моллюску… Я уже чувствую, как она поливает меня острым соусом…»
Я жду, чтобы что-то произошло. Я сижу в своей спальне около часа. Ничего не происходит. Я встаю, вынюхиваю кокаин (совсем чуть-чуть), оставшийся в моем шкафу после субботы в «М.К.» или «Au Bar», захожу в «Орсо», чтобы выпить перед тем, как встретиться с Жанетт, которой я позвонил раньше, обронив, что у меня есть два билета на такой-то мюзикл, и она не ответила ничего, кроме «я пойду», а я сказал ей ждать меня перед входом в театр без десяти восемь, и она повесила трубку. Сидя в одиночестве в баре «Орсо», я говорю себе, что позвоню по одному из номеров, мелькающих внизу экрана, но потом понимаю, что сказать мне нечего, и в памяти остаются лишь восемь слов, прочтенные Патти: