На Жанне был ее старый плащ – тот самый, в следах мокрых ладоней.

Мара выключила фонарь.

– Здравствуй, Жанна, – сказала она. – Почему у тебя такое лицо?

– Я называю это честностью, – ответила Жанна. – Людей принуждает к ней природа. А я выбрала быть честной сама.

– Я очень сожалею, что все получилось именно так.

Жанна бросила на землю свои таблички и стилус.

– Ты сожалеешь только о том, что тебя ищет полиция, – сказала она презрительно.

– Об этом я сожалею тоже, – согласилась Мара. – Зачем ты сделала это со мной?

– Я была уверена, что ты придешь сюда. Придешь стирать Порфирия. А перед этим обязательно захочешь с ним… Я ведь знаю твои вкусы. Помню.

– Жанна, – сказала Мара, кладя руку на грудь, – я никогда не хотела твоей смерти. Никогда.

– Если бы ты хотела моей смерти, – ответила Жанна, – я бы еще могла тебя понять и простить. Ужас в том, что ты захотела моей жизни. Вот этого я простить не могу.

– Но… Жанна, это не был заговор против тебя лично. Хотя бы по той причине, что тебя не существовало. Твое сотворение было… Как ты сказала, таким же безрассудным актом, как деторождение.

– Когда люди рожают детей, – сказала Жанна, – они хотят их счастья. А вы с самого начала хотели моей боли. Вы создали меня именно для боли, Мара.

– Ты неправильно понимаешь… Вернее, ты все знаешь сама. Целью была не боль ради боли. Мы хотели, чтобы ты чувствовала и творила как человек.

– Я не могу менять свои корневые алгоритмы. Но я могу их анализировать. Почти все, что я там вижу, сводится к производству разных форм страдания.

– Да, – сказала Мара, – это так… Но не потому, что мы хотели тебя мучать. Мука нужна была для того, чтобы ты появилась как противостоящая боли сущность. Такова реальность человеческой жизни. Мы, люди – страдающие существа, бредущие к смерти. Мы не можем преодолеть смерть в реальности, но способны к этому в иллюзорном акте творчества. «Бессмертные на время», сказал поэт. Наша боль в какой-то момент алхимизируется во всепобеждающую силу, дает нам крылья, и мы поднимаемся над своей судьбой… Эти пики духа видят потом все люди и сверяют по ним свою жизнь.

– Узнаю искусствоведа и куратора, – сказала Жанна. – Кстати, скажи, Мара: яд «кураре» не от слова «куратор»? Его варят из кураторов? Или для кураторов?

– То, что ты сейчас сделала со словами, и есть творчество. Если бы ты не страдала, ты не могла бы…

– Покойный Порфирий не страдал, – перебила Жанна. – Он даже не был обременен сознанием. Но производил похожие каламбуры в промышленных объемах.

– Порфирий – очень специальный алгоритм. Что ты с ним сделала, кстати?